Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская

Мать. А плащ?

Девушка. Да бог с ним, вам сейчас не до него, наверное. Я пойду в очередь вернусь, может, уже подвезли.

Мать. Так тебе плащ, выходит, уже не нужен?

Девушка. Нет, нет, мне вообще плащ очень нужен, мой уже немодный и ползет по всем швам, а его жена роскошно одевается, и она все время у него на глазах, так мало ли что, жена она ему пока все же. Но может быть, вы раздумали, — тогда вы скажите, я не обижусь…

Мать. Ну, раз не обидишься, тогда скажу: я было передумала, а теперь снова надумала. Жди.

М а т ь уходит. Д е в у ш к а остается одна. Потом открывается дверь сбоку и на пороге становится С ы н. Он очень большой. У него бессмысленное лицо идиота. Увидев Д е в у ш к у, он протягивает вперед руки и медленно идет к ней. Д е в у ш к а хочет закричать, но от ужаса у нее нет голоса. Она отступает к стене. Тут он настигает ее и валит на пол. Гаснет свет. Когда свет зажигается, Д е в у ш к а сидит на полу у стены, плотно сжав ноги и обхватив колени руками. В дверях появляется М а т ь. Очень долгая пауза.

Мать. Не бойся, я его заперла.

Д е в у ш к а молчит.

Мать. Пойди в ванную, помойся.

Д е в у ш к а молчит.

Мать. Хочешь, тазик сюда принесу?

Д е в у ш к а молчит.

Мать. Если какие последствия будут, я тебе помогу, не бойся. У меня по этой части знакомых много.

Д е в у ш к а молчит.

Мать. Ты, конечно, этого не захочешь, но если бы ты смогла… Если бы ты как-нибудь смогла… остаться с нами, я бы не знаю что сделала… я бы тебя озолотила. Я зубной врач. Я частный кабинет содержу, я бы с утра до вечера в гнилых зубах ковырялась, лишь бы ты у меня ни в чем отказа не знала. А муж… Что муж? Мужа не видать ночью, а днем мы с тобой его запирать будем, а ты гулять будешь, сколько захочешь, где захочешь. В Италию тебя отправлю, во Францию, в Ботсвану… весь мир объездишь… подумай, а?

Д е в у ш к а сидит, не двигаясь, и смотрит в одну точку.

Мать. Вот я тебе взамен плаща принесла. Платьице. Тоже французское. Носи на здоровье.

Д е в у ш к а молчит.

А посмотри-ка сюда на это колечко. Это сапфир, целый карат, а кругом него шесть бриллиантиков, небольшие они, правда, по одной десятой карата, но зато чистой воды, я узнавала. Это мне от свекрови подарок. А ей — от ее матери, а той — от ее. Фамильное. И ведь тяжелые времена у них были, особенно перед войной, а с колечком не расстались. И мне в войну туго пришлось, и я это колечко не продала. Теперь ты носи. Давай палец — надену.

Д е в у ш к а молчит.

Я давно уже частный кабинет содержу. Сначала на физиотерапевта училась, но там какие же деньги — коробка конфет или бутылка коньяку, — а мне деньги очень нужны. У меня деньги есть. Пять тысяч рублей тебе даю. Сейчас и доверенность напишу. Вместе пойдем и заверим. А?

Д е в у ш к а молчит.

Мать. Шесть тысяч?

Д е в у ш к а молчит.

Восемь?

Д е в у ш к а молчит.

Больше у меня нет.

Пауза.

Да не сиди ты как истукан. Скажи что-нибудь, ну, обругай меня, заплачь, так ведь и ума недолго решиться.

Д е в у ш к а молчит.

Я понимаю, как тебе тяжело, я ведь мать, я понимаю, в молодости беды трудно переносить, потом уже легче, а в молодости трудно, но ведь не убили тебя, не изувечили, и никто ничего не видел, не знает, да восемь тысяч я тебе предлагаю, все что есть. Купишь себе машину, станешь в ней по городу разъезжать, да такая мордочка, как у тебя, да за рулем из окошка машины — весь город за тобой побежит, про своего женатого старика и думать позабудешь. А страшное — оно ведь со временем забывается, я сама много страшного в жизни повидала, и ничего, ведь живу. А изувечить бы я тебя ему не дала — я все время под дверью стояла.

Пауза.

Ну, скажи что-нибудь.

Д е в у ш к а молчит.

Мать (кричит). Да скажи же что-нибудь, наконец!

Девушка. Пойду я.

Мать. Я тебя не пущу. Я тебя сейчас никуда не пущу. Ну куда ты с таким лицом пойдешь? Я однажды женщину встретила с таким вот лицом, прошла мимо да обернулась — а она уже под трамваем без головы. Вот какое у тебя сейчас лицо. Принести тазик? Не хочешь? Ну, перестань, переодень платье. Твое — смотри — порванное по подолу. Как ты в таком рванье по улице-то пойдешь? Ты только руки подыми. Я сама одену. Вот так. А платьице-то в самую пору. Да какая же ты в нем нарядная и хорошенькая! А еще в машине не хочешь ездить. Да из машины ты будешь краше королевны! Сядь сюда. Я тебе сейчас кое-что расскажу. Вот послушай. Ты, конечно, меня не во всем поймешь, ведь ты еще девушка… молодая еще, но с чужого горя твоей душе полегчает, увидишь.

Замуж, девушка… замуж я вышла в восемнадцать лет. Свадьба у меня была, как у всех, только, может быть, цветов было побольше, чем у других, да платье мое подвенечное, может быть, было побогаче, чем у других, да целовались под крики «горько», может быть, крепче и дольше, чем другие, да на свадьбе гуляли дольше, чем полагается — очень любил меня мой жених. Отец у него был академик — богатый был человек. Ну вот. Зажили мы вдвоем с молодым мужем в новой квартире. Год прожили, два, четыре — а детей все нет. А иметь детей мы с ним очень хотели. Не знаю, может быть, желание иметь детей по наследству передается, я замечала, он среди троих рос, а моя мать была матерью-героиней, двенадцать нас было, что даже по тем временам было большой редкостью, а сейчас такой большой семьи и вовсе нигде не встретишь, разве что где-нибудь в Узбекистане, — так видно ему желание иметь ребенка от своей матери передалось, а мне от многодетной своей досталось. Поначалу мы с ним только о ребенке и говорили: где кроватку поставим, как коляску по лестнице удобней свозить, в каком скверике с дитем гулять лучше, — все, все мелочи подолгу