Призвание варяга (von Benckendorff) - Александр Башкуев

Наш дом весьма дружен с этой семьей. Но сердцу-то не прикажешь. Не сошлось с папашей, а дочка-то — младшенькая.

Обнял паренька, расцеловал в обе щеки. Не за папашу его, за деда друга моего закадычного Колю Раевского. Расцеловал, смахнул с глаз слезинку, достал графинчик, рюмки, разлил:

— Варвара, ты пока помолчи, у нас с дружком твоим мужской разговор предстоит.

Дед твой, мил друг, был моим другом верным, другом истинным. Зато папашу твоего, прости Господи, я в Сибирь закатал. Вот и надобно знать, каково у тебя к ним отношение. Что про отца думаешь?

Юнец смутился, хоть по всему и готовился к сей беседе, но от жандарма сего не укрыть. Шибко растерялся, разволновался весь, а потом и говорит:

— Как к отцу отношусь…? Кто б он ни был, для меня он всегда — родной батюшка.

— Хорошо произнес. Верно. С выдохом. А как ты — к деду, коий тебя воспитал, выкормил, вырастил?

— Дедушка… Он мне заменил и батюшку, и матушку. Люблю я его — больше жизни.

— Опять — хорошо. На сей раз и — впрямь хорошо. Верю, — любишь ты дедушку своего.

А скажи мне, мил друг… Твой отец деда-то не послушал. Пошел против Воли его. Так дед твой не то что зятя, родную дочь — Проклял. Ты-то как думаешь, на чьей стороне была Истина?

Юноша совсем побледнел, задергался, хлопнул рюмку всю залпом, занюхал обшлагом по-армейски, подумал еще чуток, а потом посмотрел мне прямо в глаза и тихо так говорит:

— Так то ж, — вопрос Совести. У отца была своя Истина. У деда — своя. Бог им — Судья. Правда — она для всех для нас разная.

Глаза у парня были хорошие. Чистые и честные. Я за мою практику редко когда такие встречал. Все больше с мразью…

— А в чем твоя Правда, мил друг?

— Моя Правда в том, что я Люблю Вареньку… И нету мне дел до того, чья она дочь!" — сказать по совести, давненько я не смеялся — до слез.

А тут и Варенька мне кричит:

— И мне, батюшка, без него жизни нет. Вот и моя Правда!

Я, продолжая посмеиваться, вынул третью рюмку, наполнил ее и рюмку Волконского и говорю:

— Да, я вижу, тут уж и без меня — сладилось. Выпьем же, детки, за то, чтоб жить нам по — Правде… Так, как Верится, а не так, как ты мне тут плести было начал… И не говори мне, что перегорело в тебе — на отца и на мать. Кто б ни были, — они тебя Родили… Правда, не вырастили…

Ну, милуйтесь, а я пойду, мать обрадую.

Выхожу из кабинета и слышу, как зять мой будущий с изумлением спрашивает:

— Так он не держит зла на моего отца?

А доченька отвечает:

— Глупый ты. Раз поставил он третью рюмку, я для него теперь взрослая. Теперь твой батюшка — моя головная боль.

Когда при дворе узнали, что я выдаю мою младшенькую за сына самого отъявленного бунтовщика, скандал грянул тот еще. Нессельрод договорился до того, что я из ума выжил, или — спился вконец. А на очередном заседании Сената ходила бумажка, в коей собирали подписи, чтоб осудить меня за потворство Изменникам.

На свадьбу пришли жандармы, Братья по Ложе, латыши, да однополчане, с коими дошел до Парижа. Из молодых, да ранних никто не явился. Кто заболел, кто по делам укатил. В общем… Верно, и у них — своя Правда.

Счастлив я, что хоть дочек правильно вырастил. Много у меня "в перекос", а вот доченьки меня радуют. Да и зятьями, не скрою, — Бог не обидел. Наверно, Господь Любит меня.

Итоги дела при Велиже оказались двоякими. Во-первых, и — самых главных Россия навсегда излечилась от "позора при Рущуке". Незадолго до Бородина у деревни Валуево после объявления одного из самых знаменитых Указов Войны (о нем речь чуть ниже) мои егеря перед строем солдат вывалили кучу офицерских книжек, наградных удостоверений, личных писем, золотых медальонов, разнообразных крестов и медалей противника. Гора у нас вышла такой, что за нею не было видно людей, стоявших напротив!

Наши солдаты маршировали мимо сией страшной груды и знали, что сие останки именно офицеров вражеской армии. Всякие разговоры, да слухи про то — что было, и чего не было при Рущуке сразу же прекратились. Раз и навсегда.

Теперь армия знала — и у нас есть "спецподразделения" не хуже турецких. И мы — сможем "вырезать" хоть самого Бонапарта, — "ежели захотим"! (Доложу по секрету, такой приказ приходил в мою часть, но после внимательного изучения всех "исходных" я лично принял решение: "Сие, вообще-то, возможно, но сопряжено с потерею всех участников сего предприятия. А любой из моих людей ценней для меня хоть десятка Антихристов!")

Другим следствием стали…

Так уж вышло, что Бонапарт первыми отправил на отдых — штабных артиллеристов. В отличие от прочих родов, артиллерия требует штабных указаний только лишь при осаде больших крепостей, да — в генеральных сражениях. Все прочее время "тихоходная" артиллерия "тащится" в арьергадре наступающей армии и штабные артиллеристы "сидят не у дел.

Зато в ходе сражений на них выпадает самое сложное, — они размечают и устанавливают "дирекции" и "восхождения" пушек загодя до того, как пушки выводятся на позицию. В ходе боя некогда ждать, — пока канониры выяснят углы наклонений стволов и офицеры из штаба французской армии обычно готовили этакие деревянные клинья. В момент выхода на позицию под ствол пушки забивался этакий клин и орудие сразу начинало стрелять с нужной "дирекцией" и "склонением.

Разумеется, — для каждой пушки французы готовили свой — особенный клин: именно для этого орудия и именно для той точки, где сие орудие должно бы быть установлено. Сие покажется сказкой, но… Во всех "великих" сражениях наполеоновской армии вам лишний раз укажут на то, что сам Бонапарт по образованию был, конечно, артиллеристом и именно сим объясняются столь губительные итоги огня его артиллерии. Во всех. Кроме одного.

В ходе сражения за Смоленск штабные артиллеристы не спали по несколько суток и благодарный им Бонапарт каждому дал отпуск на шесть дней… Опять же, — любой военный историк подтвердит вам, что в ходе Бородина французская артиллерия попросту "потеряла голову" и стреляла неизвестно куда с убийственными для своих же последствиями. Сплошь и рядом оказывалось, что ядра — или не долетали до целей, иль — попадали в своих же солдат.

Объяснение таково: Бородинское сражение — единственное для французов, когда для их пушек не были готовы "прицельные клинья". Не осталось людей, кои знали — как сие делается. Поэтому на Бородино французская артиллерия прибыла со "смоленскими клиньями", а те давали больший угол наведения и оттого более крутую траекторию полета ядра. (В Смоленске французы вели огонь по вершине стен крепости, а в районе Бородина крепостей нет, — нужны были более пологие траектории, иль иными словами: "тонкие клинья".) Единственным местом, где французы стреляли на диво, оказались "высокие" (в сравнению с окружающим полем) Флеши и именно там наш фронт и был прорван…

Другим следствием операции в Велиже стала… относительная небоеспособность вражеской гвардии.

Многие историки говорят, что Бонапарт побоялся использовать "последний резерв" в Бородинском сражении, но мало кто примечает, что менее чем за месяц до Бородина во всей гвардии произошли вынужденные перемещения среди офицеров.

"Новые" командиры попросту не успели узнать подчиненных, а для многих из них "карьерный скачок" от взводного до комроты стало серьезнейшим испытанием. "Освоение Власти" требует времени, а его у гвардейцев как раз-то и — не было!

Да, и в таком виде Гвардия могла воевать. Но любая атака с "неосвоившимся офицерством" кончилась бы ужаснейшими потерями средь "гроньяров", а ими рисковать Бонапарт не хотел. (Примерно — то же основание, как и у меня в "деле об устраненьи Антихриста". "Сделать можно, но любой из моих "ворчунов" важней для меня — всей прочей армии…")

По сей день отношение к Велижу, мягко говоря, — неоднозначно. Есть верящие, что "Велиж — военное преступление", другие же думают, что с того дня Война приобрела новую грань.

Особенно сия грань пришлась по душе многим русским. В "больших маневрах" нет ничего романтического, того — о чем можно было бы всю жизнь вспоминать перед барышнями…

"Большие маневры" — грязь, вши, голод, дизентерия, бездумные решения генералов даже и не ведающих о вашем существовании. Многие из юных романтиков, устремившихся на Войну с самыми благими намереньями, померли "неукротимым поносом", побыв пару месяцев "клюквами" старших по званию…

И вот — Велиж. Люди вдруг осознали, что бывает и иная Война. Война один на один в лесу, когда видишь зрачки противника в оптический прицел из засады. Война — когда ты с крохотной группкой товарищей прячетесь под мостом, а над вами грохочут сапогами тысячные орды противника. Война, когда Смерть — не абстрактный рев чужого ядра, иль посвист неприятельской пули, но — рукопашная в тихом лесу, когда ни те ни другие не хотят подать голос, ибо никому неизвестно — кому из вас придет помощь…