Деррида - Бенуа Петерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В июле 1991 года в Los Angeles Times Митчелл Стивенс публикует большую статью с портретом профессора из Ирвайна, с которым он провел один день. Эта статья с банальным названием «Деконструируя Жака Деррида» стремится открыть доступ к его творчеству. Журналист восхищен тем, что он встретил «самого спорного в мире философа» на террасе закусочной в кампусе в Ирвайне и послушал, как он обосновывает свою «дьявольски сложную теорию». Идеи Деррида, как он поясняет, нашли отклик в самых разных областях, они так или иначе коснулись всех. «Точно так же, как раньше с экзистенциализмом, сегодня мы дошли до того, что чиновник Государственного департамента может заявить о необходимости „деконструкции“ определенной части американского посольства в Москве, а Мик Джаггер спрашивает: “А кто-нибудь на самом деле знает, что такое «деконструктивистский»?”. Но более всего влияние теорий Деррида заметно в кампусах…»[1188].
Вечером в ресторане Hemingway в Ньюпорт-Бич Деррида позволяет себе разговориться. Он, пророк сложности, который не готов мириться с четкими оппозициями, признается Митчеллу Стивенсу в том, что порой мечтает написать абсолютно наивную, прямолинейную, «простую» книгу. Быть может, роман, но скорее автобиографический рассказ. Говоря о тексте, который впоследствии станет «Монолингвизмом другого», Деррида рассказывает ему свою историю, историю маленького алжирского еврея, который не чувствовал себя ни французом, ни евреем, историю студента без гроша в кармане, пытавшегося преодолеть психологические и социальные барьеры мира парижских интеллектуалов[1189]. «У меня глубокое убеждение, что я еще не написал то, что хотел бы и что должен написать», – заявляет философ. В определенном смысле все, что он уже успел создать, представляется ему всего лишь предварительным упражнением для подготовки к его единственному подлинному проекту, который он боится не довести до конца. «Я знаю, что невозможно писать абсолютно наивно, однако же это моя мечта»[1190].
Через несколько недель Деррида удостаивается особой чести: статья о нем публикуется в номере London Review of Books, на обложку которого вынесен его портрет. На этот раз журналист общался с «Великим Жаком» в Чикагском университете. Первое, что его поразило, – это внешний вид. «Деррида – скорее невысокий человек, но энергичного вида… Глаза бледно-голубого цвета, волосы абсолютно седые. В очках у него вид какого-нибудь высокопоставленного французского бюрократа, не руководителя, но скорее колониального управленца… Без очков он мог бы сойти за звезду французского кино, за нечто среднее между Жаном Габеном и Аленом Делоном». На журналиста большое впечатление произвели элегантность и ясность лекции, на которой он присутствовал, представляющей собой отрывок из текста «Дать время»[1191]; он признается, что удивлен тому, что не заметил ничего особенно непроницаемого или же темного, хотя именно такими он считал его тексты. Особенно же он поражен дружелюбием и приветливостью Деррида, немалое впечатление на него производит рассказ одной из его почитательниц, которая говорит, что Деррида – превосходный танцор[1192].
Когда Деррида стал использовать термин «деконструкция», он и представить себе не мог, что тот окажется настолько успешным, став, если верить Франсуа Кюссе, «самым рентабельным продуктом из всех, когда-либо выводившихся на рынок университетских дискурсов»[1193]. С его точки зрения, это был просто понятийный инструмент, но ни в коем случае не «главное слово»[1194]. С 1984 года Деррида признает его, в какой-то мере от него отнекиваясь: «Если бы я был меньше связан с этим приключением деконструкции, я бы в шутку рискнул выдвинуть такую гипотезу: Америка – вот что такое деконструкция. Таким в случае этой гипотезы и было бы собственное имя осуществляющейся деконструкции, ее фамилия, ее топоним, ее язык и ее место, ее основное место жительства»[1195]. Через 10 лет гипотеза получит развитие, став названием конференции в Нью-Йоркском университете: «Деконструкция есть/в Америке»[1196].
Жан-Жозеф Гу, который хорошо знал Деррида во Франции, а потом потерял его на несколько лет из виду, прежде чем снова встретить в США (он сам стал профессором в Университете Райса в Хьюстоне), был поражен контрастом между французским Деррида и американским. «Даже на физическом уровне изменение было очень заметно. В США Деррида всегда казался мне более сиятельным и более импозантным. Конечно, одна из причин в том, что здесь он стал своего рода звездой, чего во Франции не было. В начале 1980-х годов очень многие факультеты были завоеваны French Theory и дерридеанской мыслью. Все началось с факультетов французской литературы, потом сравнительного литературоведения. Но вскоре ее стали осваивать архитектура, эстетика, антропология и право. Идея деконструкции, которая позволяла навести мосты между разными дисциплинами, вызывала огромное воодушевление. Именно в этот период по-настоящему утвердились cultural studies. Многие преподаватели требовали от студентов занять определенную позицию по отношению к Деррида. Это стало обязательным предварительным условием, независимо от темы. Во всей этой увлеченности есть нечто очень американское… Единственной областью, по-настоящему враждебной деконструкции, оставалась философия, что стало причиной некоторых недоразумений и искажений. Дело в том, что с работами Деррида зачастую начинали знакомиться без реальных познаний в философии как таковой, на самом деле необходимых. Многие преподаватели, не говоря уже о студентах, не имели предварительной подготовки, а потому знакомились с Платоном, Кантом или Гегелем благодаря тому, что о них рассказывал Деррида»[1197].
Такое же мнение высказывал Родольф Гаше, один из первых его учеников, в своей книге «Амальгама зеркала»[1198]. По его словам, творчество Деррида является предельно и очевидно философским, поэтому выделение литературного аспекта не может его не исказить. Но другие полагают, что главный вклад деконструкции совершенно иной. Авитал Ронелл увлеченно рассказывает об этом в «Американском философе» – книге, в которой собраны ее беседы с Анн Дюфурмантель:
Невозможно представить, насколько закрытым был университетский мир, когда Деррида вышел на американскую сцену. На самом деле там вообще не было места ни для какого отклонения, ни даже для этого забавного чудачества, названного психоанализом. Деррида не просто подарил нам свои блистательные труды, под которыми стоит его подпись, он открыл пути… Он практиковал, сознательно или бессознательно, политику заражения. Его политические идеи, довольно тонкие и по нашим стандартам левацкие, не знали границ, они орошали своим соком непаханные и заповедные земли высочайшей учености. Внезапно в университете появилось разноцветье: его-то и дерзких женщин
