Полное собрание сочинений. Том 5. Мощеные реки - Василий Песков

Но это лишь случайная плата людей за дорогие шкуры котов. Промысел вполне безопасен. Это даже и не охота, где у зверя имеются шансы спастись. Избиение. Но неизбежное, поскольку все на земле служит верховному божеству – человеку. И человек уже стал замечать результаты владычества. Исчезло множество видов животных. Совсем недавно исчезла жившая по соседству с котами безобидная стеллерова корова. С котами разумнее обошлись – при ежегодном изрядном убое стадо продолжает расти. И если мы будем по-хозяйски разумны, оно может вырасти до миллиона голов. Именно таким его подарила человеку природа два с лишним века назад, когда были открыты Командорские острова…

На прощание давайте понаблюдаем за беспризорными малышами. Матери уплыли бог знает куда. Отец – беспутный. В любовном азарте того и гляди задавит. И уже приспело время – в школу. Надо хорошо научиться плавать, а это очень страшно – идти к воде. Все-таки постепенно идут. Плескаются сначала в мелких вонючих лужах, потом уже в глубокой чистой воде. Любопытны, как все малыши. Подходишь – много тысяч маленьких котов и кошек не бегут, а пятятся задом к воде. Ловлю одного. Испуган, трясется, но, конечно, уже норовит укусить. Никто за него не заступится. Сам защищайся. Половина малышей из первого путешествия не вернется на остров – слишком часто встречаются им на пути касатки. У кита-разбойника находили в желудке больше десятка котят. Вернувшись на остров, кошки будут уже в безопасности, а мужчинам надо пройти «холостяцкий сезон». Такова жизнь…

Дрожит малыш на руках. Ну что же, иди, иди к своим, расти и постарайся владыкой вернуться на это место.

Тундра

– Амто!

– Амто! – улыбается дедушка Тергувье. Бубен в его руках делает полукруг и затихает. – Из Москвы? Слыхал, Москва – большой стойбище. Люди много, как комары в тундре, так, да? – Довольный шуткой, дедушка Тергувье вытирает рукавом кухлянки глаза. Бубен опять начинает плясать над костром, и хриплый стариковский голос тянет: «Одо-одо-до-до-ой!..»

– О чем поешь, дед?

– Так пою, ничего не пою. Пою: тундру вижу, олени вижу. Желтый тундра, потом белый тундра. Синий река, потом белый река. Белый собак бежит, черный ночь – собака бежит. Буду ехать, олений язык буду есть, чай пить буду, спать буду. Одо-одо-до-ой!..

Мы с «оленьим доктором» Валентином едем по тундре, и сзади слышится эта песня, простая, как крики птиц. Под копытами у лошади то вода хлюпает, то мох с хрустом приминается под копытом. На всем скаку упади с лошади – не ушибешься на этой перине, расшитой черным бисером шикши и синими бусами голубицы. Синяя гора справа. Уже два раза лошади пили из встречных каменистых речек, а гора все справа, все виден на верхушке камень, на медведя похожий.

– Сколько до нее? Километров десять?

– Тридцать, а то и больше.

Валентин Лазебный.

Воздух синий. Не холодно и не жарко. Усатые кочки в воде. Олений череп и белый узорный рог. Восемь живых оленей глядят в болотное зеркало и видят там восемь таких же рогатых и бородатых.

Тишина в тундре. Сушатся на синем небе белые длинные облака-полотенца. Просвистели кулики-ягодники, пошевелили легкую вату травы-пушицы, и опять тихо. Желтая тундра. Сколько оттенков теплого цвета! Лимонный ивняк бьет по бокам лошади. Красноватыми жилками светятся ковры березок и голубицы. Ржавая гущина болотных зарослей. Темно-малиновые листья ползучих рябин. В тундре осень я бы называл летом. Комаров нет. Спать можно прямо под звездами. Бегут из-под ног земляные зверьки – евражки. Опять белые оленьи кости, березки, которые можно, как траву, рукой сорвать.

Можно встретить медведя на этой безлюдной земле. Можно увидеть десять медведей сразу – пасутся, как лошади. Не очень опасный зверь в этих местах, но лучше обойти стороной. Можно увидеть в тундре белого волка, лисицу красную, как огонь, черных ворон, росомаху, белых лебедей на озерах, гусей, уток.

– Человека в тундре встретишь нечасто. В прошлом году двести километров прошли – и ни следа. Встретил нечаянно радиста-геолога. Обнялись. Мне уходить, а он за рукав: «Подожди, неделю сижу без людей…»

Опять речка, камни гремят под копытами, вода ледяная и тоже гремит, когда льется с ладоней обратно в реку. Рыбы-гольцы мечутся на каменном мелководье. Кургузые каменушки полетели, цепляясь брюхом за воду. На пути – юкольник, попросту легкий сарай на сваях-жердях. Запасливый коряк приготовил на зиму рыбы. Вот тут, видно, он ее потрошил – на ветках осталась сушиться икра, кушанье не шибко почтенное в этих местах. Главное – рыба. Распластованные лососи лето и осень сушатся на жердях. Это и есть юкола – хлеб тундры…

– Амто!

– Амто! – отзывается с берега морщинистая старуха. – Табак есть? – Старуха бережно разминает папиросу над старой деревянной трубочкой, две папиросы кладет в коробку на поясе. Кто мы? куда? зачем? – никаких вопросов. Пахнет вяленой рыбой и дымом. Четыре белые собаки, ни разу не гавкнув, глядят вслед лошадям.

Ни деревца, ни высоких кустов. Возьмись что-нибудь сделать – палку негде добыть. И привезти как? Тундра не знает дорог. Олени и собаки. Не привезешь на собаках бревен. Возят самолеты и вертолеты. Мы едем из молодого поселка. Поселок пахнет свежей сосной. Желтые рубленые дома для коряков стоят около речки. И каждое бревно, каждую доску и гвоздь привезли самолеты. Мы сами летели, сидя в самолете на бревнах. Каждый дом в тундре – золотой дом, очень дорогой дом. Вот как раз над нами летит самолет…

– Ты говоришь: как заблудился топограф? Да очень просто. Понадеялся на себя, оглянулся: вроде вон к той сопке надо идти, а сопка не та. Да и попробуй разбери их. Рассказывал: до пятого дня надеялся, а потом потерял надежду. Шел. Потом полз. Его искали и увидели с вертолета.

– А ты?

– Я один не хожу. Беру коряков в проводники. Коряк не заблудится. Я тоже кое-чему научился – за лето тысячу километров пройдешь…

Лошади стали. Подозрительно глядят на ржавую воду. Обходить надо. Ведем лошадей в поводу. С кочки на кочку, все правей, правей обходим болото, а ему и конца нет, а там вон дальше сплошная вода. Передняя белая лошадь вдруг провалилась одной ногой, делает натужный рывок и еще глубже увязает в трясине. Бьется – и еще глубже! Коряк-проводник растерянно глядит вперед, назад. На расшитой бисером шапке прыгает хвост горностая, звенит медный бубенчик. Конец экспедиции… И тут я увидел бегущего Валентина. Он запустил руки в грязную жижу, отстегнул вьюки. Никогда не слыхал у людей такого властного голоса. В руке у Валентина свистит веревка. Но я думаю – именно голос заставил кобылу шевельнуться, дернуться, заржать, заколотить ногами…