Внимание: граница! - Георгий Сырма

Подошли ближе. Видим: посреди площади большой дом.

— Сильска рада, — шепчет мне старик.

Из нескольких окон на площадь падает свет.

Подобрались еще ближе. На окне коптилка. А где же часовой? Сколько ни вглядываюсь, ничего, кроме пня, у дома не вижу. Только когда «пень» шевельнулся, понял я, что это и есть часовой. Оперся о стену дома и спит. Подзываю двух бойцов — Шорника и Голубева: «Пойдете со мной, остальным быть снаружи, наготове». В окно видно два станковых пулемета и человек пятнадцать спящих у стола. Значит, это сторожевая застава. Ничего себе сторожа, храпят, аж на улице слышно.

Я по опыту знаю, что с сонным человеком, да еще если он до этого переход порядочный сделал, да еще если он не спал несколько ночей подряд, можно сделать все, что угодно. Шепчу Голубеву:

— Снимешь часового, и чтоб ни звука!

А Голубев редкостный был силач, я всегда брал его с собой на самые рискованные операции.

Подкрадываемся. Часовой, обхватив винтовку, все также спит. Резким ударом в солнечное сплетение Голубев лишает его голоса, Шорник затыкает часовому рот кляпом. Пробираясь к столу, я нечаянно смахнул шапку со спящего петлюровца. И вот что значит сон! Тот чертыхнулся, открыл глаза, но сообразить ничего не мог.

— Дай мою шапку! — бормочет.

— Возьми! — говорю я, протягивая шапку.

Натянув шапку, петлюровец снова падает головой на руки, спит. Между тем Шорник и Голубев уже овладели пулеметами. Тогда я кричу:.

— Спокойно! Ни с места!

Петлюровцы проснулись, схватились за оружие.

— Бросить оружие! — ору я. — Перестреляем к чертовой матери!

Вдруг слышу от двери голос нашего проводника:

— Не турбуйтесь, хлопци, бо их дуже богато!

— Сдавайтесь! — ору. — Не то хуже будет! Руки вверх! Оружие побросали, подняли руки. На ходу провожу «политбеседу»:

— За кого воюете? Петлюра продавал Украину немцам и снова ищет, кому бы продать. А вы такие же рабочие и крестьяне, как и мы! Кроме как от Советской власти, нет и не будет трудовому народу ни от кого помощи! Опомнитесь, не то потом поздно будет.

Оружие вынесли на повозку во двор. С пленными оставили двух часовых. А сами стали думать, что делать дальше. Спрашиваю у старика:

— Где еще петлюровцы?

— Кажуть, що в клуби.

— Сколько их там?

— Мабуть, пилсотни, а мабуть, и сотня.

— Что делать будем? — говорю своим. — Двадцать петлюровцев мы уже взяли, с оружием и двумя пулеметами. Обстановку разведали. Будем возвращаться или как?

А старик вдруг:

— Що вы, хлопци, робыте? Двадцать взяли и цих визьмем! Я вам допоможу!

А я и сам уже думаю: «Чем черт не шутит, рисковать, так до конца».

Взял с собой, только Голубева.

Часовой возле клуба:

— Стой!

А я так спокойно отодвинул его штык:

— Дайте дорогу!

Вошел в длинное душное помещение и, честно говоря, обомлел — тут уж не пятьдесят, не сто, а все триста человек спят. Однако иду, и Голубев за мною топает. Петлюровцы зашевелились, попросыпались. «Кто такой? — кричат. — Чего надо? Это что еще за морды?»

— Спокойно! — кричу я. — Обращаюсь к вам от имени трудового народа! Вас Петлюра продал! Вспомните, что творили немцы! Подумайте, что делают белогвардейцы! Грабят, насилуют! Решайте, пока не поздно, на чьей вы стороне!

— Чего смотрите! — заорал кто-то, — Стреляй их! Это большевики!

А в это время на пороге опять наш старик.

— Хлопци! — кричит. — Их всих уйма! Тысяча. Здавайтэсь, хлопци, поки ще цели!

— Товарищи! — подхватываю я. — Вы окружены батальоном пехоты и эскадроном конницы. Сопротивление бесполезно! Я вам гарантирую жизнь. Мы знаем, что сейчас многие ошибаются! Мы не собираемся проливать кровь! Мы не немцы, которые в Херсоне полсотни женщин и детей сожгли. Мы армия рабочих и крестьян!

— Да виткиля ты взявся? — вдруг слышу откуда-то сзади.

— Оттуда же, виткиля и ты. — Тебя матка родила — и меня матка родила!

А старик снова:

— Хлопци, здавайтэсь, бо их ще богато!

Поднялся переполох. Кто-то опять кричит:

— Это большевистские агитаторы! Снимай их!

А другие:

— Послухайте его!

— Слушайте! Слушайте!

Вбегает Шорник:

— Какие распоряжения будут?

— Пока не стрелять!

— Есть!

— Имейте в виду, — говорю я, — что я и своей жизни не пожалею, погибну вместе с вами, но все, кто не сдадутся Красной Армии, будут уничтожены орудийным огнем. — Но лучше по-умному — осознать свои ошибки и сдаться!

— Чего он нам об уме толкует! Нам и своего достаточно! — крикнул все тот же голос, что убеждал «снять» нас, но что-то на этот раз никто не поддержал его.

— Один старик, — говорю я, — тоже считал себя очень мудрым. Есть притча такая.

— Да что он нам сказки рассказывает?

— Нехай! Послухаем!

— Этот старик, — говорю я, — объехал весь свет, всю мудрость решил в одну макитру собрать. Долго ходил он по свету со своей макитрой и наконец вернулся домой. «Здесь, — говорит сыну, — вся мудрость мира! И вся она теперь у меня! Смотри, сын, куда я ее спрячу — на самое высокое дерево». Полез старик на дерево прятать свою макитру, держит ее перед собой, а она ему мешает лезть. Вот сын возьми да и скажи: «Батя, а вы макитру-то на спину повесьте, вам легче будет подниматься!» Услышав мудрый совет, старик растерялся. «Как же так, — говорит, — а я думал — всю мудрость мира собрал!» Сказал так и бросил свою макитру об землю. «Видно, — говорит, — всю мудрость собрать нельзя!» Вот так и ваши вожди считают, что они мудрее всех, а вся их мудрость битой макитры не стоит. Не мешает и вам послушать — мудрый совет, как этому старику! Сегодня вам как раз такой случай представился.

— Дело он говорит! — закричали и тут, и там.

А я:

— Разрешите ваши возгласы считать за согласие. Складывайте оружие в угол!

А сам вполголоса Голубеву:

— Найди подводы, гони немедленно сюда!

— Красноармеец Шорник! — командую громко. — Идите к командиру батальона и командиру эскадрона и скажите, чтобы снимали окружение! Бойцы петлюровской армии осознали свою ошибку и постановили идти с трудовым народом и бить белогвардейскую сволочь!

Через полчаса мы нагрузили три подводы и отправили в штаб полка вместе с донесением.

— Из помещения не выходить! — скомандовал я пленным. — Через двадцать минут тронемся в путь.

Вышел во двор. Вытер пот.

— Ну что, — говорю старику, — все, что ли?

— Ще е, — улыбается мой провожатый. — В сторожци офицеры сплять. Цих мало — чоловик тридцять.

«Вот черт, — думаю. — Это потруднее дело. Офицер — не простой солдат, притчу слушать не будет. Здесь надо крепко рисковать жизнью. Может, не связываться? Да и хлопцев всего ничего осталось: двое с подводами, двое в раде с пленными пулеметчиками, трое клуб охраняют».