Испытание Ричарда Феверела - Джордж Мередит

Пробурчав: «Пусть твой пастор Бронли и держит за это ответ!», Адриен заложил ногу за ногу и улыбнулся. Вопрос о том, куда идет Век, был у них с Остином постоянным предметом спора.

— Мой пастор Бронли, как ты его называешь, на этот вопрос уже ответил, — сказал Остин. — Не уповать на лучшее, отчего, может быть, на радость тебе, и в самом деле Век сошел бы с ума, но делать это лучше. И он ответил и ответит твоему Дайперу Сендо, превзойдя его и в стихах так же, как он превзошел его в жизни.

— Тебе никак не понять всей глубины мысли Сендо. Вдумайся только в эти слова: «Офелией сквозь все века!» Разве Бронли, подобно десятку других властителей дум — кажется, именно так вы их называете, — не есть как раз тот самый метафизический Гамлет, который ввергает ее в безумие? Ей, несчастной, хочется стать его женой и рожать веселых деток, а милорд, ее возлюбленный, вопрошает бесконечность и обращает высокопарные слова свои к непостижимому.

— Семейную жизнь и веселых деток она получила бы вдосталь, если бы законы издавал Бронли, — со смехом сказал Остин. — Тебе просто надо с ним познакомиться. Скоро он приедет в Пуэр Холл, и ты увидишь, что такое человек нашего Века. Ну, а сейчас, прошу тебя, посоветуй, что мне делать с этими мальчишками.

— Ох, уж мне эти мальчишки! — Адриен только махнул рукой. — Так выходит, на мальчишках та же печать Века, что и на взрослых? Или нет? В таком случае, мальчишки лучше, чем мужчины: они — те же самые во все времена. Подумай только, Остин, они, оказывается, читали «Побег» Латюда[23]. Я нашел эту книгу в комнате Ричи раскрытой, а под ней другая, с рассказом о Джонатане Уайлде[24]. Джонатан Уайлд умел хранить секреты своего ремесла и ничем с ними не поделился. И вот теперь они собираются сделать из мастера Тома Бейквела — Латюда. Он будет бастильским Бейквелом, хочет он этого или нет. Ну и пусть. Дайте жеребятам побегать на воле! Тут уж ничего не поделаешь.

Остается только наблюдать, иначе мы можем испортить всю игру.

Адриен всегда любил подкармливать капризного зверя, имя которому нетерпение, шутками — не очень-то подходящей пищей; даже Остину, терпеливейшему из людей, и то становилось трудно совладать с собою.

— Ты говоришь так, как будто Время принадлежит тебе одному, Адриен. В нашем распоряжении считанные часы. Шутки в сторону, надо заниматься делом. Сейчас ведь решается судьба мальчика.

— Решается судьба каждого из нас, милый мой Остин! — позевывая, протянул эпикуреец.

— Да, но мальчика этого поручили нам, в первую очередь тебе.

— Пока еще нет! Пока еще нет! — лениво протянул Адриен. — Когда он попадет в мои руки, я сумею его приструнить, со всеми неприятностями будет покончено. По песику — ошейник! Жеребенку — узда! Я ни за что не отвечаю сейчас.

— Если ты так думаешь, то не попал бы он в твои руки совсем другим.

— Я принимаю своего юного принца таким, каков он есть, друг мой: будь он Юлианом или Каракаллой, Константином или Нероном[25]. И если ему предстоит играть какую-то роль при пожаре, он сыграет ее хорошо, если же ему надлежит быть упрямым отступником, то он по крайней мере приобретет знание логики и людей и привычку молиться.

— Так, значит, ты предоставляешь делать все мне одному, — сказал Остин, вставая.

— Ничем тебе не мешая! — плавным движением руки Адриен дал понять, что он готов уступить и уйти. — Я уверен, что ты не станешь причинять ему никакого вреда, и еще больше уверен, что и не можешь. И попомни мои провидческие слова: что бы там ни было, от старика Блейза надобно откупиться. Это сразу же решит исход дела. Должно быть, придется мне все-таки сегодня вечером отправиться к судье и обговорить все это самому. Нельзя допускать, чтобы этого несчастного осудили, хотя, вообще-то говоря, нелепо же думать, что зачинщиком оказался мальчишка.

Остин взглянул на мудрого юношу, томного и самодовольного, и то немногое, что он знал о людях, в достаточной степени убеждало его, что он может говорить целую вечность, но тут его все равно не поймут. Уши его кузена были забиты его собственной мудростью, и другого он ничего не слышал. Ясно было, что он боится только одного — правосудия.

Когда он уже уходил, Адриен вдруг его окликнул:

— Послушай, Остин! Полно, нечего волноваться! Всегда-то ты смотришь на вещи мрачно. Кое-что я все-таки сделал. Неважно, что. Если ты поедешь в Белторп, то будь там учтив, но не принимай похоронный вид. Помнишь, какую тактику применил Сципион Африканский против пунических слонов[26]? Так знай, говорю тебе по секрету, я повернул слонов мистера Блейза вспять. Если они вдруг нападут, то это будет ложным выпадом и прорвет его сомкнутые ряды! Ты меня понял. Нет? Ну и не надо. Только пусть никто не говорит, что я сижу сложа руки. Если мне и надо будет с ним повидаться, то я пойду туда убежденный, что мы не станем плясать по его указке.

Мудрый юноша зевнул и протянул руку, чтобы схватить первую попавшуюся книгу. Остин отправился на поиски Ричарда.

ГЛАВА VII

Приют Дафны[27]

Маленький, укрывшийся под сенью лавров белый мраморный храм возвышался над рекою, на холме, среди рейнемских буковых лесов. Адриен прозвал его Приютом Дафны. Там-то Остин и обнаружил Ричарда. Мальчик сидел, обхватив голову руками, и являл собой картину отчаяния, когда последняя надежда пропала. Он позволил Остину поздороваться с ним и сесть рядом, но так и не поднял опущенной головы. Может быть, ему не хотелось, чтобы тот увидел на глазах его слезы.

— Где же твой друг? — начал Остин.

— Уехал! — был ответ, глухо словно из пещеры прозвучавший сквозь копну волос и сжатые пальцы. Мальчик тут же добавил, что товарища его утром вызвал к себе мистер Томсон и что вопреки своему желанию Риптон вынужден был уехать.

Риптон и в самом деле упорствовал; он сказал, что не находит нужным слушаться отца и что ввиду трудных обстоятельств, в которых они очутились, и нависшей над ними опасности он не вправе покинуть своего друга. Сэр Остин, однако, заявил, что мальчик обязан беспрекословно повиноваться родительской воле, и в подтверждение своих слов приказал Бенсону уложить вещи Риптона и к полудню собрать его в дорогу. Готовность Риптона согласиться со взглядами баронета касательно сыновних обязанностей была столь же непритворна, как и его сделанное перед этим Ричарду предложение махнуть на эти сыновние обязанности рукою. Он радовался тому, что судьба уводит его далеко от всех подстерегающих его в Лоберне опасностей, и вместе с тем, как всякий порядочный мальчик, скорбел по поводу того, что оставляет товарища одного в беде. Они расстались друзьями, да иначе оно и быть не могло, ибо Риптон поклялся в верности всем Феверелам так, как клянутся вассалы, объявив, что считает своим долгом явиться в любой час и в любое назначенное место, чтобы сразиться с фермерами всей Англии, если наследник замка Феверелов ему прикажет.

— Итак, ты теперь один, — сказал Остин, глядя на пышные волосы мальчика. — Ну что же, я этому только рад. Человек никогда не знает, каков он, пока не останется один.

Ответа на эти слова не последовало. В конце концов, однако, голос тщеславия возобладал:

— Большой помощи от него все равно не было.

— Теперь, когда человек уехал, надо вспоминать о нем только хорошее, Ричи.

— Он был мне предан, — пробурчал мальчик.

— Ну вот, видишь, а преданного друга не так-то легко сыскать. Скажи, а ты пытался сам как-нибудь все уладить, Ричи?

— Я все испробовал.

— И ничего не достиг?

Наступило молчание, а за ним — уклончивые слова:

— Том Бейквел — трус!

— Надо думать, — со свойственной ему мягкостью заметил Остин, — бедняга не хочет увязать еще глубже. По мне, так он вовсе не трус.

— Нет, трус, — вскричал Ричард. — Да будь у меня при себе напильник, неужели бы я остался сидеть в тюрьме? В первую же ночь бы удрал! Он мог получить еще и веревку, достаточно толстую, чтобы выдержать двоих мужчин такого же роста и веса, как он. Мы повисли на ней втроем — Рип, я и Нед Маркем — и провисели целый час, и она нас выдержала. Он трус и заслужил того, что его теперь ожидает. Трусов я не жалею.

— Я тоже, — сказал Остин.

В самом разгаре своих направленных против несчастного Тома инвектив Ричард вдруг поднял голову. Если бы он мог прочесть в ясном взгляде Остина, что тот в эту минуту думал, он бы спрятал лицо.

— Ни разу в жизни мне не случалось встретить труса, — продолжал Остин, — мне только раз или два рассказывали о них. Один, например, погубил невинного человека.

— Какая низость! — вскричал мальчик.

— Да, он поступил худо, — согласился Остин.

— Худо! — Ричард презрительно усмехнулся. — Да я бы его возненавидел! Это самый последний трус!

— Если не ошибаюсь, он в оправдание свое ссылался на чувства своих близких и пытался сделать все, что возможно, чтобы освободить этого человека. Мне довелось также читать в исповеди одного знаменитого философа[28], как тот в юные годы что-то украл и обвинил в содеянной им самим краже служанку, которую за это рассчитали и наказали и которая простила причинившего ей это горе.