Блюмсберийские крестины - Чарльз Диккенс

Ч. ДИККЕНСЪ

Блюмсберійскія крестины

Мистеръ Никодимусъ Домпсъ, или, какъ именовали его знакомые, «длинный Домпсъ», былъ холостякъ, шести футовъ росту, пятидесяти лѣтъ отъ роду, сердитый, съ наружностью мертвеца, злонравный и черезчуръ странный. Онъ тогда только и былъ доволенъ, когда другимъ казался жалокъ, и всегда былъ жалокъ, когда имѣлъ причину быть довольнымъ. Единственное и самое дѣйствительное удовольствіе въ его существованіи состояло въ томъ, чтобъ дѣлать огорченія ближнему; можно сказать, что онъ тогда только и наслаждался жизнью. Онъ крайне сокрушался тѣмъ, что получалъ изъ банка пятьсотъ фунтовъ въ годъ и нанималъ «первый этажъ съ мебелью», въ Пентонвиллѣ, избравъ его потому, что изъ оконъ представлялся печальный видъ сосѣдняго кладбища. Онъ знакомъ былъ съ каждымъ надгробнымъ камнемъ, и похоронная служба, по видимому, рождала въ немъ сильную симпатичность. Друзья мистера Домпса говорили, что онъ угрюмъ, а самъ мистеръ Домпсъ утверждалъ, что онъ чрезвычайно нервенъ; первые считали его за счастливца, а онъ возражалъ и говорилъ, что онъ — «несчастнѣйшій человѣкъ въ мірѣ». При всемъ его дѣйствительномъ спокойствіи и при всѣхъ воображаемыхъ огорченіяхъ, нельзя, однако же, допустить, чтобы сердце его было совершенно чуждо болѣе нѣжнымъ чувствамъ. Онъ, напримѣръ, чтилъ память знаменитаго игрока Гойла, потому что самъ былъ удивительный и невозмутимый игрокъ въ вистъ и въ душѣ хохоталъ иногда надъ безпокойнымъ и нетерпѣливымъ противникомъ. Мастеръ Домпсъ ненавидѣлъ болѣе всего другого дѣтей. Впрочемъ, очень трудно опредѣлить, что именно мистеръ Домпсъ ненавидѣлъ въ особенности, потому что ему не правилось все вообще; въ этомъ отношеніи можно сказать только одно, что величайшее его негодованіе распространялось на кэбы, на старухъ, на двери, которыя неплотно затворялись, на музыкальныхъ аматёровъ и дилижансныхъ кондукторовъ. Мистеръ Домпсъ записался въ Общество Прекращенія Порока, для того только, чтобъ имѣть наслажденіе полагать предѣлы самымъ невиннымъ удовольствіямъ.

Мистеръ Домпсъ имѣлъ племянника, недавно женившагося, который въ извѣстной степени былъ фаворитомъ своего дядюшки, потому что служилъ отличнымъ субъектомъ къ развитію эксцентрическихъ способностей мистера Домпса. Мистеръ Чарльзъ Киттербелъ былъ маленькаго роста, худощавъ, съ огромной головой, съ широкимъ и добродушнымъ лицомъ, такъ что походилъ на изсохшаго великана, у котораго лицо и голова сохранили прежніе свои размѣры. Устройство глазъ его было довольно странное: кому приходилось разговаривать съ нимъ, тому весьма трудно было опредѣлить, куда именно направлялось его зрѣніе. Кажется, что глаза его устремлены на стѣну, а онъ между тѣмъ смотритъ на васъ, какъ говорятся, выпуча глаза; уловить его взглядъ не было никакой возможности; впрочемъ, надобно приписать особенной благости Провидѣнія, что подобные взгляды бываютъ неуловимы. Въ добавокъ жъ этой характеристикѣ можно присовокупить еще, что мистеръ Киттербелъ былъ одною изъ самыхъ легковѣрныхъ и тщеславныхъ маленькихъ особъ, какія когда либо жили на Россель-скверѣ, въ улицѣ Грэтъ-Россель. (Дядя Домпсъ терпѣть не могъ Россель-сквера, и если случалось ему упоминатъ о немъ, то онъ употреблялъ для этого выраженіе «Тотенгамъ-кортъ-роадъ».).

— Нѣтъ, дядюшка, клянусь жизнью, вы должны, непремѣнно должны дать обѣщаніе быть крестнымъ отцомъ, сказалъ мистеръ Киттербелъ, разговаривая, въ одно прекрасное утро, съ своимъ почтеннымъ дядюшкой.

— Не могу, рѣшительно не могу, возразилъ Домпсъ.

— Скажите, почему? Джемима сочтетъ это за пренебреженіе съ вашей стороны. Повѣрьте, вамъ не будетъ никакихъ хлопотъ.

— Что касается до хлопотъ, сказалъ человѣкъ, постоянно жалующійся на свое несчастное существованіе: — то я не обращаю на нихъ вниманія; но ты знаешь, въ какомъ положенія будутъ мои нервы: я рѣшительно не вынесу этого. Ты знаешь также, что я никуда не выѣзжаю…. Ради Бога, Чарльзъ, оставь ты стулъ въ покоѣ! ты просто съ ума сводишь меня.

Мистеръ Киттербелъ, вовсе не обращая вниманія на нервы своего дядя, занимался описываніемъ круга на полу ножкой конторской табуретки, на которой онъ сидѣлъ, въ то время, какъ прочія три ножки были подняты на воздухъ, и самъ онъ крѣпко держался за конторку.

— Ахъ, извините, дядюшка! сказалъ пристыженный Киттербелъ, внезапно переставая держаться за конторку и въ ту же минуту опуская три плавающія по воздуху ножки съ такой быстротой, что сила удара готова была проломить полъ. — Пожалуста, дядюшка, не откажитесь. Вѣдь вамъ извѣстно, что если будетъ мальчикъ, то должны быть два воспріемника.

— Если будетъ мальчикъ! сказалъ Домпсъ. — Почему же ты не скажешь сразу, кто будетъ, мальчикъ или дѣвочка?

— Я былъ бы очень радъ сказать вамъ, но согласитесь, что это невозможно. Какже я могу сказать, кто именно будетъ: мальчикъ или дѣвочка, когда дитя еще не родилось?

— Не родилось еще! воскликнулъ Домпсъ, и въ сверкающихъ глазахъ его загорѣлся лучъ надежды: — зачѣмъ же ты такъ рано безпоковшься? Легко можетъ быть и дѣвочка, и тогда я вовсе не понадоблюсь; а если и мальчикъ, то легко можетъ случиться, что онъ умретъ до крестинъ.

— Не думаю, сказалъ будущій отецъ, съ весьма серьёзнымъ видомъ.

— Я тоже не думаю, сказалъ Домпсъ, очевидно довольный предметомъ разговора. Онъ начиналъ испытывать полное удовольствіе. — Я тоже не думаю, но въ теченіе первыхъ трехъ дней младенческой жизни несчастные случаи бываютъ безпрестанны; чаще всего случаются сильные обмороки, а конвульсіи, такъ это дѣло весьма обыкновенное.

— Ахъ, Боже мой! что вы говорите, дядюшка! вскричалъ маленькій Киттербелъ, едва переводя дыханіе.

— Я говорю правду; да вотъ хоть, напримѣръ, хозяйкѣ моей…. позволь, кажется во вторникъ, — ну, да! во вторникъ…. Богъ далъ премиленькаго мальчика. Въ четвергъ вечеромъ кормилица сидѣла съ нимъ передъ каминомъ, и онъ какъ нельзя лучше былъ здоровъ. Вдругъ онъ весь почернѣлъ, и съ нимъ сдѣлались ужасныя спазмы. Тотчасъ же послали за ближавшимъ докторомъ, пробовали всѣ средства, но….

— Какъ это страшно! прервалъ пораженный ужасомъ Киттербелъ.

— И конечно ребенокъ умеръ. Впрочемъ, твое дитя, можетъ быть, и не умретъ, и если только будетъ мальчикъ и станетъ жить, то дѣлать нечего — я буду воспріемникомъ.

Видно было, что это добродушіе явилось въ мистерѣ Домпсѣ вслѣдствіе увѣренности въ свои зловѣщія предположенія.

— Благодарю васъ, дядюшка! сказалъ взволнованный племянникъ, сжимая руку Домпса съ такимъ усердіемъ, какъ будто тотъ оказалъ уже ему весьма важную услугу. — Я думаю, мнѣ не къ чему передавать мистриссъ Киттербелъ о чемъ вы говорили мнѣ.

— Ну, да; конечно, если она чувствуетъ себя дурно, то мнѣ кажется, что ей не зачѣмъ упоминать о несчастномъ случаѣ, замѣтилъ мистеръ Домпсъ, который самъ выдумалъ всю эту исторію: — хотя съ одной стороны, по обязанности мужа, тебѣ слѣдовало бы непремѣнно приготовить ее къ худшему.

Спустя дня два, въ то время, какъ Домпсъ прочитывалъ свою утреннюю газету въ рестораціи, которую онъ постоянно посѣщалъ, взоры его встрѣтились съ слѣдующимъ объявленіемъ:

«Родившіеся. Въ субботу 18 текущаго мѣсяца, въ улицѣ Грэтъ-Россель, супруга Чарльза Киттербела разрѣшилась отъ бремени сыномъ.»

— Такъ значитъ мальчикъ! воскликнулъ Домпсъ, скомкавъ газету, къ величайшему изумленію лакеевъ. — Гм! мальчикъ!

Но спокойствіе возвратилось къ нему едва только глаза его остановились на другомъ объявленіи, показывающемъ смертность младенцевъ.

Прошло шесть недѣль послѣ этого открытія; и такъ какъ отъ Киттербеловъ не получалось никакого извѣщенія, то Домпсъ начиналъ уже льстить себя надеждой, что новорожденный мальчикъ умеръ, какъ вдругъ слѣдующая записка разрѣшила его сомнѣнія.

«Улица Грэтъ-Россель.

Утро понедѣльника.

„Любезный дядюшка!

„Вамъ весьма пріятно будетъ услышать, что малая моя Джемима только что оставила свою комнату, и что будущій крестникъ вашъ ведетъ себя превосходно. Сначала онъ былъ очень худенькій, но теперь сдѣлался гораздо лучше, и кормилица говоритъ, что онъ полнѣетъ съ каждымъ днемъ. Онъ очень много кричитъ и имѣетъ какой-то особенный цвѣтъ, который очень безпокоитъ и меня и Джемиму; но такъ какъ кормилица увѣряетъ васъ, что цвѣтъ этотъ весьма натуральный, и какъ мы очень мало еще смыслимъ въ подобныхъ вещахъ, то остаемся совершенно довольны словами кормилицы. Мы думаемъ, что сынъ нашъ будетъ очень рѣзвый ребенокъ, да и кормилица увѣряетъ насъ, что онъ будетъ рѣзвый, потому что совсѣмъ почти не спитъ. Вы весьма охотно повѣрите намъ, что всѣ мы очень счастливы, — только за недостаткомъ покоя немного утомились, потому что будущій крестникъ вашъ не даетъ намъ спать цѣлую ночь; но мы должны переносить это, такъ говоритъ кормилица, въ теченіе первыхъ шести или осьми мѣсяцевъ. Ему привили уже оспу, но такъ какъ операція сдѣлана была довольно неловко, то, вѣроятно, вмѣстѣ съ матеріей, попали въ руку небольшія частички стекла. Это-то, можетъ быть, и есть главная причина его безпокойства; такъ, по крайней мѣрѣ, говоритъ кормилица. Мы положили совершить надъ нимъ крещеніе въ пятницу ровно въ полдень, въ церкви Сентъ-Джоржъ, въ улицѣ Хартъ, и назвать его Фредерикомъ-Чарльзомъ-Вильямонъ. Прошу васъ, дядюшка, быть на мѣстѣ не позже трехъ-четвертей двѣнадцатаго. Вечеромъ къ вамъ соберется нѣсколько друзей, въ числѣ которыхъ мы непремѣнно надѣемся имѣть удовольствіе видѣть и васъ. Мнѣ очень больно объявить вамъ, что милый младенецъ нашъ сильно безпокоится сегодня; и я боюсь, что причина этому — легеая простуда.