Люди книги - Джеральдина Брукс

— Маршал Тито благодарит вас за службу и не забудет в день празднования победы. А сейчас те, у кого есть оружие, должны его сдать. Вот ты, девушка, погонщица мула, займись этим. Мы сейчас уходим, а вы дождитесь ночи, а потом уходите.

Все посмотрели на Бранко: думали, что он скажет что-то. Но тот, наклонив голову от дующего в лицо снега, молчал. Запротестовал Исаак:

— Прошу прощения, могу я узнать, куда вы предлагаете нам уйти?

— Идите домой.

— Домой? Куда домой? — Исаак уже кричал, превозмогая ветер. — Ни у кого из нас больше нет дома. Наших родных убили. Мы все сейчас вне закона. Не можете же вы серьезно предполагать, что мы, безоружные, пойдем сейчас прямо к усташи?

Он повернулся к Бранко:

— Скажи же ему, черт возьми!

Бранко вскинул голову и холодно посмотрел на Исаака:

— Ты слышал полковника. Маршал Тито сказал, что нам больше не нужны отряды детей-оборванцев, вооруженных палками и шутихами. Мы теперь профессиональная армия.

— Да, понимаю! — презрительно сказал Исаак. — Ты можешь сохранить оружие — то, которое добыла для тебя моя маленькая сестра, «ребенок-оборванец». А остальным надо подписать смертный приговор!

— Молчать!

Милован поднял затянутую в перчатку руку.

— Выполняйте приказ, и ваша служба когда-нибудь будет оценена. При попытке ослушаться будете расстреляны.

Лола, онемев, в полном замешательстве нагрузила на мула оружие. Положив в седельные сумки несколько винтовок и гранаты, она обхватила мягкую морду мула и заглянула ему в глаза.

— Будь здоров, дружок, — прошептала она. — Ты, по крайней мере, пригодишься кому-то. Может, к тебе отнесутся с большим сочувствием, чем к нам.

Подала Миловану поводья и мешок, в котором хранила драгоценный овес. Помощник командира заглянул в мешок, и по выражению его лица Лола поняла, что Огоньку повезет, если он снова увидит овес. Скорее всего, зерно съедят новые хозяева. Она запустила руки в мешок и вытащила две большие горсти. Влажное дыхание Огонька на миг согрело ей руки. Еще до того, как мул исчез в метельном снегу, его слюна замерзла на штопаных шерстяных перчатках. Бранко, как она заметила, не оглянулся.

Оставшиеся члены отряда собрались вокруг Исаака, ждали, что он скажет.

— Думаю, нам лучше разбиться на пары или маленькие группы, — сказал он.

Он предлагал пойти на освобожденную территорию. Лола молча сидела возле костра, пока шла дискуссия. Некоторые хотели пойти на юг, в места, занятые итальянцами. Другие собирались искать родственников. У Лолы никого не было, а мысль о путешествии в незнакомый чужой южный город ее пугала. Она ждала, когда кто-нибудь спросит у нее о ее планах и предложит пойти с ними. Но никто ничего не сказал. Казалось, она перестала существовать. Когда она поднялась и покинула кружок, никто не пожелал ей спокойной ночи.

Лола отошла на край поляны и принялась собираться в дорогу, сложила в рюкзак несколько вещей, обмотала ступни в несколько слоев тряпками, которые берегла для бинтов, затем прилегла. Она лежала без сна с закрытыми глазами, когда почувствовала на себе яростный взгляд карих глаз Инны. Девочка завернулась в одеяло, как в кокон. Натянула шерстяную шапку на лоб, так что видны были только глаза.

Лола не поняла, что уснула, пока не почувствовала, что ее трясет маленькая рука Инны. Было еще темно, но Инна и Исаак встали, упаковали рюкзаки. Инна приложила руку к губам, знаками позвав Лолу подняться. Лола свернула одеяло, запихала его в рюкзак и пошла за Инной и ее братом.

Подробности следующих дней и ночей часто возвращались к Лоле во сне. Но в сознательной памяти остались лишь боль и страх. Они передвигались в темноте, а в короткие светлые дневные часы прятались, если находили сарай или стог сена, урывками впадали в беспокойный сон. В страхе просыпались, заслышав лай собаки: он означал немецкий патруль. На четвертую ночь у Инны началась лихорадка. Исаак нес ее на спине, дрожащую, потеющую, бормочущую что-то в бреду. На пятую ночь температура упала. Исаак отдал Инне свои носки, завернул в свою куртку в тщетной попытке остановить дрожь девочки. Ночью во время перехода, сразу после того как они перешли замерзшую речку, он остановился и упал на покрытые инеем сосновые иголки.

— Что случилось? — прошептала Лола.

— Нога. Я ее не чувствую, — сказал Исаак. — В одном месте был тонкий лед. Нога провалилась, промокла, а теперь замерзла. Я не могу больше идти.

— Мы не можем здесь остановиться, — сказала Лола. — Нужно найти какое-то укрытие.

— Иди. Я не могу.

— Дай-ка посмотрю.

Лола направила свет фонарика на рваный ботинок Исаака. Кожа на ноге почернела. Он повредил ногу задолго до того, как провалился под лед. Лола взялась за нее руками в перчатках: хотела согреть. Ничего не получилось. На морозе пальцы перчаток стали грубыми, как сучья. Лола сняла с себя куртку и расстелила на земле. Взяла Инну и положила ее сверху. Дыхание ребенка было слабым и неровным. Лола взяла ее руку, щупала пульс и не могла его найти.

— Лола, — сказал Исаак. — Я не могу больше идти, а Инна умирает. Придется тебе идти одной.

— Я вас не оставлю, — сказала она.

— Но почему? — спросил Исаак. — Я бы тебя оставил.

— Может быть.

Она встала и начала собирать на твердой земле замерзшие ветки.

— Костер разводить опасно, — сказал Исаак. — К тому же ты не сможешь разжечь замерзшее дерево.

Лола почувствовала изнеможение и гнев.

— Ты не можешь сдаться, — сказала она.

Исаак не ответил. Он с трудом поднялся на колени и встал.

— Твоя нога, — сказала Лола.

— Далеко я не смогу уйти.

Лола принялась поднимать Инну. Исаак тихонько оттолкнул ее.

— Нет, — сказал он. — Я ее понесу.

Он взял ребенка. Девочка исхудала и почти ничего не весила. Вместо того, чтобы идти туда, куда они направлялись, он повернулся и поковылял к реке.

— Исаак!

Он не обернулся. Обняв сестренку, сошел с берега на лед. Вышел на середину, где лед был тонким. Голова сестры лежала на его плече. Они постояли так с минуту. Лед со стоном треснул и провалился.

Лола подошла к Сараево, когда первые лучи солнца осветили горные вершины и посеребрили мокрые от дождя переулки. Зная, что не сможет в одиночку дойти до освобожденной территории, повернула назад, к городу. Пробиралась по знакомым улицам, жалась к домам, прячась от дождя и недружелюбных глаз. Чувствовала знакомые городские запахи сырой мостовой, гниющего мусора, горящего угля. Она промокла, проголодалась, не знала, куда податься. Очнулась у ступеней министерства финансов, где когда-то работал ее отец. В здании никого не было. Лола поднялась по широкой лестнице. Провела рукой по темному барельефу у входа и уселась на корточки перед дверьми. Смотрела, как капли дождя разбиваются о ступени. От каждой капли по лужам расходились концентрические круги, соединялись на мгновение и сливались воедино. В горах она отталкивала от себя мысли о семье, боялась, что впадет в отчаяние. Здесь на нее навалились воспоминания об отце. Хотелось снова стать ребенком, хотелось почувствовать себя под защитой, в безопасности.

Должно быть, она задремала. Ее разбудили шаги за тяжелой дверью. Лола спряталась в тень, не зная, бежать или остаться на месте. Застонали несмазанные металлические засовы, появился замотанный шарфом человек в рабочем комбинезоне.

Он ее пока не заметил.

Лола пробормотала традиционное приветствие:

— Да спасет нас Господь!

Человек вздрогнул. Бледно-голубые глаза расширились. Он увидел скорчившуюся в темноте худенькую девушку. Не узнал ее: так изменилась она за несколько месяцев, проведенных в горах. Но она его знала. Это был Савва, добрый старик, работавший вместе с ее отцом. Она назвала его по имени, а потом тихо сказала свое.

Когда он понял, кто она такая, то наклонился, поставил на ноги и обнял. От его доброты у Лолы будто оборвалась в душе натянутая струна и она заплакала. Савва оглядел улицу: не видит ли кто. По-прежнему обнимая ее дрожащие плечи, он впустил ее в здание и снова задвинул засовы.

Он привел ее в швейцарскую и надел на нее собственное пальто. Налил из джезвы свежий кофе. К Лоле вернулся голос, и она рассказала ему о том, как пришла сюда из партизанского отряда, дошла до смерти Инны и Исаака и не смогла больше говорить. Савва снова обнял ее за плечи.

— Вы можете мне помочь? — спросила она под конец. — Если нет, то отведите меня к усташам, потому что у меня нет сил идти дальше.

Савва смотрел на нее и молчал, потом поднялся и взял за руку. Он вывел ее из здания и запер за собой дверь. Они молча прошли один, второй квартал. В Национальном музее Савва завел ее в закуток при входе, посадил на скамейку и сделал знак, чтобы она подождала.

Его долго не было. Лола слышала, что в здании ходят люди. Удивленно подумала: а что если Савва бросил ее? Но навалившиеся усталость и горе не оставили места для беспокойства. Она не могла больше спасать себя, а потому сидела и просто ждала.