От Альп до Гималаев - Бронюс Яунишкис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Некоторые из послушников в группе мучеников не выдерживали испытаний и просили отпустить их. Но это было запрещено, им продлевали срок новициата, как лицам недопонимающим смысл истязаний. Попадались и такие, которые пытались сбежать из новициата, но их ловили и возвращали обратно. Духовный совет наказывал их месячным пребыванием в карцере, где они получали только хлеб и воду.
Я выдержал. Иной раз даже восхищался тем, что являюсь мучеником. Наставник Бирбилас не ругал меня, не принуждал работать, учителя относились ко мне внимательно, даже директор похваливал меня во время занятий, приводя в качестве примера, достойного подражания.
Когда учебный год закончился, наступила жара, к которой я не привык. Рядовые новиции частенько отправлялись в горы, а мы, мученики, предавались медитациям в часовне.
Вначале духовные размышления мне не удавались. Я не мог как следует внутренне сосредоточиться. Мысли зачастую возвращались в Каунас. Почувствовав, что я вновь витаю в родных краях, я старался прогнать эти видения. Вот возьму и закричу: «Господи, отдай мне свой крест, и я понесу его!» Я даже начинал уже чувствовать тяжесть этого креста, мне казалось, что Мария Магдалина утирает мне лицо, а я весь излучаю свет и опять... вхожу в отчий дом. Мать припадает ко мне, обнимает, целует. Приходит отец, встает передо мной на колени и начинает молиться. Наконец-то я стал достойным поклонения. Не пропали даром мои мучения!
Подобные видения частенько навещали меня. Что это было — уничижение или гордыня? Я и сам не знал.
После долгих изнурительных упражнений я научился сосредоточиваться. Мысли ни на секунду не отвлекались в сторону. Все послеобеденное время я представлял себе, как фарисеи прибивали Христа к кресту. Мне казалось, что все это я вижу наяву, даже ощущаю боль, словно это происходит со мною.
12
Наступило время принятия обета. Несколько дней мы готовились к исповеди. Из храма торопились в часовню, из часовни в храм. В одном месте произносились скорбные проповеди, в другом — мы сводили счеты со своей совестью. Мы предавались размышлениям, ползали на коленях по «крестному пути», распевали жалобные песни. Казалось, что наступают последние дни нашей жизни и вскоре придет конец мира.
Нам предстояло исповедоваться за всю свою жизнь. Я неоднократно и добросовестно обдумывал каждое свое прегрешение, которое только мог вспомнить.
«Но как быть с теми грехами, которые я не могу даже вспомнить?» — подумал я и растерялся.
Мать рассказывала, что в детстве я был шаловливым и непослушным ребенком. Настоящий шалопай. Как же вспомнить те прегрешения, которые я тогда, несомненно, совершал?.. А не исповедуешься в них — совершишь святотатство. Бог ведь все видит и все знает.
Обуреваемый сомнениями, я стал на колени у окошка исповедальни, но исповедующий священник как раз вышел. На его место прибыл наш наставник Бирбилас.
Я совсем расстроился. Как же признаться, что мы его обзывали «санта Барбара»?.. Не раз мысленно я называл его предателем, подлецом и даже подлизой. Сейчас он может не дать мне отпущение грехов. Тогда не спасет меня и звание мученика. Отправят обратно в Литву, как Ромаса.
Исповедовался я долго. Рассказывал о мельчайших прегрешениях в отношении родителей, учителей и даже друзей. Волнуясь, я рассказал и о том, как обесчестил святые облатки, ища в них тело и кровь Иисуса Христа. Признался также и в том, что во время медитаций мыслями витал в Каунасе на набережной Немана.
Бирбилас, вероятно, подумал, что я закончил свою исповедь. Он стал усердно поучать меня, как избегать прегрешений, как в дальнейшем заботиться о своем духовном совершенстве. Я не все хорошо расслышал, потому что пытался перебить его, дабы еще признаться в том, что я о нем думал. Но исповедник поднял руку, сказал: «Ego te absolve»[11] — и перекрестил меня. Он отвернулся и стал выслушивать исповедь другого новиция.
Я не знал, что и делать. Медленно поднялся, поцеловал краешек сутаны исповедника и отправился на свою скамеечку.
Хотел было вернуться обратно, извиниться перед исповедником и рассказать то, что я утаил, но ко мне подошел один из наших новициев и прошептал на ухо.
— Духовник беспокоится, ступай в ризницу.
— Я ведь только что исповедовался, — ответил я с опаской. — Зачем я нужен? Никуда ведь не денусь!
— Пойдешь первым. Поторопись!
В это время зажглись громадные люстры. Я увидел идущего Филиппа Ринальди, нашего ректора. Он шествовал торжественно, на плечах развевалась пелерина, лицо было просветленным, слегка улыбающимся.
Заиграл орган, хор монахов пропел торжественный гимн «Esse sacerdos magnus»[12].
Я был ошарашен и не знал, что же мне делать. Где-то в глубине души звучали слова исповедующего: „Ego te absolvo", но разум не соглашался с этим. „Святотатство!"
В пресбитерий, словно лебедушки, проплыли в белых платьях новициатки, все такие красивые, румяные. Нас в монастыре уверяли, что новиций — самый святой человек, если бы он умер, то мог бы прямехонько направляться в рай. Интересно, попал ли бы я туда со своими мыслями? Скорее, чего доброго, в ад, в лапы самому сатане.
Из ризницы меня поманил пальцем духовник. Я встал и направился к нему. Все послушники, наряженные в белые кружевные накидки — комжи, были уже построены и ждали лишь меня.
— Ты почему опаздываешь, сын мой? — с трудом сдерживаясь, резко спросил меня духовник.
— Я совершал покаяние.
— Никуда не уйдет твое покаяние. И после обетов сможешь отчитаться. Усердие не ко времени - плохое усердие.
Итак, я заставил духовника нервничать, это тоже прегрешение. После самой искренней исповеди я вновь полон прегрешений. Что делать, чтобы стать чистым как ангел?! И вообще можно ли обрести полную чистоту?! Ведь провиниться гак легко, даже в самом святом месте...
Я быстро надел комжу, и мы вышли. Построились рядом с послушницами у главного алтаря. Я тайком поглядывал на девушек, нет ли среди них литовок. Они стояли в первых рядах. Интересно, что они чувствуют, что переживают?..
Прозвучал колокольчик. Сверкая золотом священнического облачения, Ринальди вышел служить мессу. Ему ассистировали наш наставник и духовник. Когда орган умолк, ректор стал напротив нас. Широким взмахом руки он перекрестил всех и сказал:
— Да приидут посвящаемые в монахи.
Смотря в открытую книгу, директор дон Сальватик произнес:
— Викторио Заука!..
— Adsum! - машинально произнес я и, став на колени, почти касался головой сверкающего облачения Ринальди. Меня била дрожь, сердце болезненно сжалось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});