Отравители змей - Андрей Печенежский

Отстоякин (недоверчиво). Безвестного человека тревожить...

Курицын (наслаждается). Трудно говорить, во рту немеет, но я скажу: шестьдесят семь, шестьдесят семь, шестьдесят семь...

Отстоякин. Нет, Курицын, нет!

Курицын. Да, Постулат Антрекотович. Что да - то да...

- Нет и еще раз нет,- отрицает Отстоякин, но вдруг тяжело переваливается на бок, сползает с ложа, пробует ступнями коврик на полу, трудно пытается стать на ноги и распрямить себя. При этом взгляд его блуждает, то находя, то теряя Курицына, который со своей стороны никак не может решить, чего же в глазах Отстоякина больше: заискивания или праведной требовательности, смущения или притворства, немого укора или готовности разразиться подзаборной бранью; помимо этого, в глазах Постулата Антрекотовича мерцали в совокупности: желание понять, осознать и предотвратить нечто совершенно неприемлемое, тоска, отчаяние, порыв укрыться с головой и уже потом - отмахнуться, младенческая беззащитность, уголек неугасимой ненависти, зеленца романтической сонливости, целеустремленность стервятника, скука непризнания и всепрощенчество глубинного пошиба, и что-то еще, что-то такое, отчего и лет через сто швырнуло бы в жар любого, кто отважился бы восстановить это "что-то" в памяти,- словом, то был взор уходящего. Курицын же, судя по всему, вот-вот произнесет последнюю фразу этой отвратительной ночи: а вообще-то, Постулат, я тебе сейчас морду набью,но почему-то тянет-затягивает паузу, и тогда Отстоякин не выдерживает, хватается за сердце, мгновенно бледнеет и валится навзничь. А повалившись, откидывает голову, и многозначительные глаза его закатываются, начинают мерцать белками, в то время как с посиневших губ поверженного срывается скверная хрипотца: со мною нельзя так... непоправимая ошибка, Владлен... некому будет просветить и надоумить... поздно... теперь уже - все, эпилог... трагический в своей необратимости...- а потом, с дрожью в голосе, Отстоякин сообщает следующее: папа, мама и я - учащаяся семья. Необычная встреча состоялась в театре "Эра". Сюда пришли семьи, все члены которых учатся. Первокласник 8-й средней школы Алеша Бондаренко старательно подготовился к уроку, который состоялся здесь же, перед зрителями, и получил, как в школе, "отлично". Hа "хорошо" и "отлично" учится и его сестра, шестиклассница Оля... Что такое? - обалдело спрашивает Курицын непредсказуемую.- Да вот,- отвечает ему своенравная, заливаясь слезами,- вот, хороший человек покидает нас... Отец Алеши и Оли, Петр Иванович,- продолжает покидающий их хороший человек и сосед по лестничной клетке Постулат Антрекотович Отстоякин,- токарь-расточник производственного объединения "Новокраматорский машиностроительный завод", ударник труда, учится на четвертом курсе Краматорского индустриального института. Мать Екатерина Ивановна - плановик этого же объединения - повышает свой политический уровень в сети политпросвещения. Взрослые рассказали, как учеба помогает им в работе и крепкой дружбой связывает всю семью. По материалам члена юнкоровского клуба "Гайдаровец" Алены Гончаренко... молодец Аленка, что тут скажешь, а ты, Владлен, учиться наотрез отказываешься,- хрипит уходящий, ворочая жуткими белками в полуприкрытых глазницах,- ты у нас - семи пядей о трех головах, все постиг, ничто тебе не в диковинку, а ведь рядом с тобой, бок о бок,- люди... человеки рядом, Владлен... одно неосторожное движение... случайно сорвавшееся слово, да помысел даже - и...

Отстоякин мелко застонал, и непредсказуемая, вся в слезах, потянулась к нему и гладящим движением ладони смежила ему веки. Курицын бессознательно прикладывается к кофейнику и отпивает глоток-другой, но онемение в полости рта не исчезает: многое в эту ночь не поддается исчезновению, и деваться от этого, по сути, некуда, а бороться с этим - все равно, что сотворять прическу лысому, когда лысый вопит, что все - законно, что он оплатил работу и требует ее выполнения, и рассчитывает на качественный результат: не смейте стоять с опущенными руками, вы здесь находитесь не для того, чтобы стоять с опущенными руками, работайте, работайте, не смейте стоять и строить глазки, ваши глазки никого не интересуют, вы должны, вы обязаны, вам не удастся объегорит того, кто оплатил сполна и вправе потребовать, вам не удастся, вы не можете, вы понесете суровое наказание, вам никто не позволит, вы пожалеете, вы будете ползать на коленях и лизать подошвы, вы проклянете тот миг, когда на свет родились, потому что казнят вас не сразу, сразу казнить - это слишком просто, это ничему не научит того, кто ничему не учился, сперва вы пройдете через горнило пыток, вам преподадут науку высшего расцвета чувств и ощущений, вам помогут понять, что всякий выбор хорош, когда он сделан своевременно, когда еще что-то позволительно и допустимо, когда выбор еще чему-то учит, что-то прививает, предохраняет от чего-то...

VI. Hа смерть Отстоякина

...Постик, Постичек, ты это что надумал?.. Для чего это?.. Hе оставляй нас, Господом Богом прошу...- в режиме "пиано" поскуливает Анестезия, а Курицын опускается перед вытянувшимся Отстоякиным на корточки, но касаться поверженного, тем более производить над ним какие-либо действия восстановительного характера,- не решается. Отчасти потому, что его самого будто пришибло непостижимостью происходящего, отчасти же по причине полной некомпетентности в вопросах оказания первой медицинской помощи.- Постичек, Постулат Антрекотович, миленький, обаятельный, за что вы нас так-то?.. вы же прямо на полу, я же давно не пылесосила, не прибиралась, что же вас так подкосило, словно передового бойца в атакующем строю... ну же, Постулат Антрекотович, останьтесь, потерпите, вспомните свою силу... свою непреклонность... да много чего вы могли бы еще... вам отпущено...

Правая бровь Отстоякина как-то беспричинно подергивается, нежданно глаз под нею приоткрылся, на миг показался зрачок, прозревающий окружение.

-... нет, Анестезийка, мне уже ничто не поможет...- роняют синие отстоякинские губы.- Hа чьей это совести - лучше помолчу... да вы тут по мне не убивайтесь... что я для вас... это я про вас - и там буду помнить... а вы живите с миром... не все успелось Отстоякину - так что ж, не первый, не последний я... все, Анестезийка... это уже все...

- Ничего не все, ничего не все! - не соглашается своенравная, заламывая руки и сухо похрустывая суставами.

- Все-все, теперь я знаю, как это бывает... очень даже просто, буднично, без всякой помпы... только-только расправишь крыло, на ветер поставишь, а воздушный поток уже и тю-тю, отключили уже... до восхода солнца, нарочно, чтобы солнышка не увидел напоследок... чтоб не пробежался на рассвете босиком по росе, не навестил могилы предков, не испросил у них напутствия... намости что-нибудь под голову, подушку, что ли... если, конечно, не жалко...