Судьба (книга третья) - Хидыр Дерьяев

— Да нет же! — сказал Клычли. — Какие «жёлтые»? Всё так, как я вам объяснил сразу!

— А со стороны Ашхабада какие идут — белые или красные?

— Белые.

— Так… — задумчиво потянул Нурмамед, подумал и решил: — Значит, я к белым примкну.

— Это… почему так?!. — задохнулся от неожиданности Клычли.

— А зачем мне бежать с отступающими? — резонно заметил Нурмамед. — Лучше я буду догонять их с теми, кто наступает.

«Вот это поворот! — огорошепно подумал Клычли. — А я ещё собирался ему всё рассказать!»

— Когда на середину выходят два борца, — сказал он, — трудно назвать победителя, пока лопатки одного из борцов не коснутся земли.

— Верно, братишка Аман, — согласился Нурмамед, — и беглец и преследователь одного бога призывают, да не оказался ли нынче бог на стороне преследователя, а? — Он хитро сощурился.

— Чаще он на стороне бегущего оказывается, — сказал Клычли. — Ещё Кёр-оглы говорил, что отступление может быть выгоднее нападения.

— Ай, мне лишь бы приобрести оружие и коня, — вздохнул Нурмамед, — Нет богатыря, умеющего предугадать исход борьбы. Коня и оружие достану, а там видно будет.

Клычли хотелось крикнуть в лицо Нурмамета обидные слова. Сказать, что если тебе хочется воевать, получишь и оружие и всё, что тебе надо. Но, вспомнив пословицу «Не гладь спину незнакомому коню», промолчал. Если Нурмамед упорствует в своём заблуждении, словами его не переубедишь, тем более, что и отступление Советов говорит не в их пользу.

— Неправ ты, Нурмамед, — без особого энтузиазма начал Клычли. — Пословицы пословицами, но когда человек начинает какое-либо дело, он должен предугадывать его исход. Ты сейчас на сторону сильных склоняешься — не прогадаешь? Семь раз мерить надо — один раз резать. Там, где есть один муж, есть и другой муж — на любую силу сила есть. Тот, кто против тебя встанет, тоже оружие будет держать. Не лучше ли тебе продолжать жить тихо и мирно?

— Всю жизнь семь раз меряю! — с досадой возразил Нурмамед. — Да только всё равно получается либо коротко, либо узко. Разве я думал до сих пор о коне и оружии? Мирно жил, никого не обижал, а получал всю жизнь только пинки да затрещины. Жестокость, братишка Аман, рождает другую жестокость, как тигрица рождает тигрёнка. Если я смирением не сумел побороть несправедливость, попробую побороть её силой оружия.

— Но ведь против тебя будут стоять люди, которые тоже борются с несправедливостью! — возмутился Клычли. — Как же ты в них стрелять станешь?

— В кого попадёт пуля, в того и стану стрелять, — равнодушно отозвался Нурмамед, зевнул и добавил: — Бекмурад-бая убью.

— Так ведь Бекмурад-бай на стороне белых!

— Вот и хорошо — искать его не придётся.

— Ладно, — сказал Клычли, — время позднее, давай-ка лучше спать.

— Давай, — согласился Нурмамед и снова зевнул.

Гибель коня — пир собаке

Солнце уже поднялось на высоту птичьего полёта и базарная площадь была битком набита народом Одни — продавали, другие — покупали, третьи — спешили в чайхану послушать новости. Обычно новости выкрикивал на базарной площади глашатай Керекули, Он и сейчас стоял на своей башенке и, привычно надсаживаясь, кричал:

— Люди! Кто потерял верблюда, пусть идёт сюда! Пусть скажет его цвет, возраст, сколько у него зубов — и забирает его!

— Люди! Кто потерял прошлый базарный день кошелёк, пусть идёт сюда! Пусть скажет, какой кошелёк и сколько в нём было денег — и забирает его!

— Люди! В полнолуние следующего месяца будут выдаваться призы! Кто желает принять участие в верблюжьем бою или скачках, пусть готовит верблюда или коня! Не говорите потом, что не слышали!

Люди слышали, однако их интересовали совсем другие новости, и они шли в чайхану.

Перед полуднем к башенке глашатая, придерживая на боку саблю, подошёл джигит, одетый в русскую военную форму и белый туркменский тельпек. Повинуясь его знаку, глашатай поспешно спустился вниз. Джигит в белом тельпеке что-то негромко сказал. Керекули снова взобрался на своё возвышение, над базаром загремел его зычный голос, покрывая шум толпы:

— Эй, люди, слушайте все! Произошла смена правительства! Объединившись между собой, к нам прибыли Ораз-сердар из Ахала, Эзиз-хан из Теджена, чиновники ак-паши Николая!.. Слушайте, люди, не говорите потом, что не слышали! Все собирайтесь на пустыре возле «Елбарслы»! Полковник Ораз-сердар будет говорить речь!

Обычно пришедшие на базар люди мало интересовались выкриками глашатая Керекули, но сегодня его слушали внимательно. Кто-то принял новость по-своему, и среди базарного гама всё чаще и чаще стало повторяться зловещее слово: «Война!.. Будет война..»

Обеспокоенные люди, ничего толком не понимая, обращались за разъяснениями один к другому:

— Зачем столько много в городе вооружённых?

— Дорвались туркмены до оружия — жди беды!

— Если смена правительства произошла, то кто же нынче у власти?

— Может, царь Николай вернулся на трон?

— Не для того его спихивали, чтобы снова сажать!

— Какая же у нас власть?

— Кто знает…

— Солдаты в какую-то чёрную форму одеты..

— Сам видел?

— Сам.

— Значит, точно, воина будет!

— Откуда ей быть, если правительство уже сменилось?

— Если бы воевать не собирались, столько войск не нагнали бы!

— Говорят, бывшее правительство с пушками в Байрам-Али засело!

— Врут! Я сам сегодня из Байрам-Али — никаких пушек там нет!

— Лишь бы не было войны!

— Да уж кому она в радость! И так чудом выжили, а если воина, то всему конец…

Беспокойных шумных групп на базаре становилось всё больше. Потолкавшись среди них, Клычли вернулся в чайхану. До выступления Ораз-сердара оставалось ещё достаточно времени, можно было не спешить. Клычли с удовольствием выпил чайник чая, заказал обед, со вкусом съел его и снова попросил чаю. Откуда-то вывернулся Сергей, подсел рядом. Покосившись на него, как на незнакомого, Клычли продолжал похлёбывать терпкую зелёную жидкость. Сергей одобрительно кивнул, спросил шёпотом:

— Ты вчера после возвращения с байрамалинской дороги прямо домой пошёл?

— В городе был, — так же негромко сказал Клычли.

— Не ты на Кушкинской улице стрелял?

— А что? Разве плохо я их сдал последнему родственнику?

— Земле, что ли?

— А у них на этом свете других родственников нет! — жёстко усмехнулся Клычли и, не глядя на Сергея, начал рассказывать. Он тоже был в доме, когда казаки явились арестовывать хозяина. На Клычли они не обратили внимания, хотя он уже приготовился представиться им как случайный торговец дынями. Как он понял, аресты шли пока среди русских, туркмен как будто не трогали, однако всё равно доверяться слишком не следовало. Клычли и собирался было вначале отсидеться, но не выдержал плача ребятишек, выскочил на улицу. В сторону, куда повели арестованного, он повернул совершенно случайно и такой же случайной, не обдуманной заранее была его реакция на окрик конвоира. Однако второй раз он выстрелил уже вполне осознанно.

Сергей похвалил его, сказав, что всё хорошо, что хорошо кончается, и предложил, пока есть время, сходить на вокзал, — может, удастся проведать арестованных товарищей.

Несмотря на кажущийся порядок, положение в городе было довольно напряжённым. Среди населения росло недовольство многочисленными арестами. Много рабочих собралось на вокзале. Конвоиры не подпускали их к вагонам, где были заперты арестованные, но рабочие не очень охотно подчинялись и переговаривались со своими товарищами, выглядывающими в зарешетчатые окна.

Много туркмен окружало вагон Эзиз-хана, стоявший прямо напротив здания вокзала. Всем было хоть и жутковато, но любопытно взглянуть на человека, жестокая известность которого далеко летела на чёрных крыльях по селениям и аулам.

Полковника Ораз-сердара в Мары почти никто не знал. Зато имя Эзиз-хана повторяли последнее время мужчины и женщины, старики и дети. Вполне понятно, что и горожане и особенно приехавшие на базар аульные туркмены с опасливым любопытством толпились

у ханского вагона.

Через каждые десять-пятнадцать минут из вагона выглядывал ладно сложённый человек среднего роста с тусклым, побитым оспой лицом. На нём был синий халат, коричневый тельлек и традиционные туркменские чакаи.

— Эс-салам алейкум, почтенные, — обращался он к толпе.

— Валсйкум эс-салам! — хором отвечали собравшиеся, готовясь услышать что-то, может быть, равное слову пророка.

— Молитесь богу, люди, и пребывайте в надежде, — говорил «пророк» и, произнеся ещё несколько столь же банальных фраз, скрывался в вагоне. Люди переглядывались и расходились, недоуменно пожимая плечами. Но на их место уже протискивались новые, и толпа возле вагона Эзиз-хана не редела.