Дневник незначительного лица - Джордж Гроссмит

29 ДЕКАБРЯ.

Ночью мне приснился необыкновенно интересный сон, я проснулся, опять заснул, и он мне приснился снова без всяких изменений. Мне снилось, будто я слышу, как Фрэнк Матлар говорит сестре, что это он мне послал ту оскорбительную рождественскую открытку, и вдобавок он же вчера стукнул меня кулаком по голове, воспользовавшись темнотой. И вот судьбе было угодно, чтобы Люпин за завтраком стал нам читать выдержки из только что полученного письма от Фрэнка.

Я попросил у него конверт, дабы сличить почерки. Конверт он мне дал, и я произвел сопоставление его с конвертом той рождественской открытки. И почерк оказался похож, несмотря на все попытки изменить его. Я передал оба конверта Кэрри, но она вдруг расхохоталась, и когда я осведомился о причине такой веселости, объяснила, что это вовсе и не мне открытка. Она послана Л. Путеру, а не Ч. Путеру. Люпин глянул на адрес, на открытку, и вскричал, захлебываясь от смеха:

— Ох, папан, так это ж, правда, мне!

Я спросил:

— И часто тебе приходилось получать оскорбительные открытки на Рождество?

Он ответил:

— А как же. Частенько приходилось и посылать!

Вечером зашел Тамм и сказал, что вчера веселился от души. Я воспользовался случаем и, доверясь ему, как старому другу, рассказал о злокозненном тычке вчера во тьме. Но он в ответ расхохотался и сказал:

— Ах, так это были вы. Да, я случайно угодил кулаком во что-то твердое, но думал, это стенка.

Я ему сказал, что больно был задет, в обоих смыслах слова.

30 ДЕКАБРЯ.

Воскресенье. Люпин весь день провел у Матларов. Вечером он был в прекрасном настроении, и я сказал:

— Я рад, что ты так доволен, Люпин.

Он ответил:

— Да, Дейзи шикозная девчонка. Но пришлось ущучить предка. Он так трясется над своими сигарами, так жмется с выпивкой, прикручивает газ, жадюга, стоит тебе на секунду отлучиться, пишет тебе на каких-то мизерных листочках, последний обмылок лепит к новому бруску, по два уголька выкладывает возле камина, ну я не стерпел и выложил ему все, что я про него думаю.

Я сказал:

— Люпин, ну какой же ты у меня еще ребенок; как бы тебе не пришлось раскаиваться.

31 ДЕКАБРЯ.

Последний день старого года. Получил удивительное письмо от мистера Матлара, отца. Он пишет: «Милостивый государь, все последнее время я бился над разрешением труднейшего вопроса — кто хозяин в моем собственном доме? Я — или ваш сын Люпин? Поверьте, я подходил к сему вопросу, отбросив все предубеждения; но, пусть и скрепя сердце, принужден был склониться к тому выводу, что хозяин все-таки — я. А уж в подобных обстоятельствах моим прямым долгом было отказать сыну вашему от дома. А жаль, ведь шаг этот меня лишает общества одного из самых скромных, непритязательных и благовоспитанных молодых людей, с какими имел я честь водить знакомство».

Не желая омрачать последний день в году, я не сказал ни слова об этом письме ни Кэрри, ни Люпину.

На улице густой туман, но Люпин вздумал выходить, пообещав вернуться вовремя, чтоб выпить за Старый год, обычай, какой всегда мы соблюдаем. В без четверти двенадцать Люпин еще не вернулся, а туман был ужасный. Откладывать уже нельзя было, и я вытащил спиртное. Наш общий выбор пал на виски, и я откупорил бутылку; но Кэрри заявила, что чует запах коньяка. Я знал, что это виски, и сказал, что не о чем тут спорить. Кэрри, по-видимому волнуясь из-за того, что нет Люпина, все-таки стала спорить, и даже требовала, чтобы я с ней держал пари — кто верней угадает по запаху, что в бутылке. Я сказал, что вмиг угадаю все по вкусу. Последовали глупые ненужные словопрения, вследствие которых оказалось, что на часах уж четверть первого и, впервые за все время нашей совместной жизни, мы пропустили Новый год. Люпин пришел домой в четверть третьего, в тумане заблудился — так он нам объяснил.

Глава XIV

Начинаю год с нежданного продвижения по службе. Два раза очень тонко шучу. Грандиозное повышение жалованья. Люпин удачно играет на бирже и заводит пони и рессорную двуколку. Вынужден объясниться с Сарой. Удивительное поведение Тамма

1 ЯНВАРЯ.

Имел намерение завершить дневник на минувшей неделе; но произошло событие такой важности, что я еще немного попишу на листках, оставшихся в конце моего дневника за прошлый год. Только пробила половина второго, я было собрался идти обедать, как вдруг мне сообщают, что мистер Джокер немедля желает меня видеть. Сердце у меня, должен признаться, прямо-таки ушло в пятки от предчувствий самых грозных.

Мистер Джокер сидел у себя, писал, и он сказал мне:

— Садитесь, мистер Путер, сей же момент буду к вашим услугам.

Я ответил:

— Нет уж, сэр, спасибо; я уж постою.

Прошло ровно двадцать минут, я следил по каминным часам; но они мне показались вечностью. Наконец мистер Джокер поднялся.

Я спросил:

— Надеюсь, ничего плохого не случилось, сэр?

Он ответил:

— Господи, да нет же! Совсем даже наоборот, я полагаю.

Какой же камень свалился с моей души! Я будто бы воскрес из мертвых.

Мистер Джокер сказал:

— Мистер Мямлер уходит на заслуженный покой, и в нашей канцелярии должны произойти некоторые перемены. Вы у нас без малого двадцать один год, и, вследствие поведения вашего за сей период, мы предполагаем произвести известные перемещения в вашу пользу. Мы не вполне решили, какая будет вам определена должность; но в любом случае произойдет значительное повышение вашего жалования, какового, нужно ли мне о том упоминать, вполне вы заслужили. В два часа у меня деловая встреча; но завтра вы все узнаете в подробностях.

Тут он поспешно вышел, и я не успел даже единым словом выразить ему сердечную мою признательность. Надо ли говорить о том, как приняла радостную весть моя дорогая Кэрри. Как мило и бесхитростно она сказала:

— Наконец-то мы повесим зеркало над камином в задней гостиной, о котором так давно мечтали!

Я подхватил:

— И наконец-то ты сможешь себе купить тот костюмчик, который ты высмотрела у Питера Робинсона, и притом так дешево.

2 ЯНВАРЯ.

Весь день на службе провел, терзаемый неизвестностью. Мне не хотелось беспокоить мистера Джокера; но поскольку он за мной не посылал, а вчера упомянул о том, что встретится со мной сегодня, я счел за благо к нему явиться. Я постучался и, когда входил, мистер Джокер мне сказал:

— А, это вы, мистер Путер. Вы что-то хотели мне сказать?

Я ответил:

— Нет, сэр, но, по-моему, это вы что-то хотели мне сказать!

— Ах, — сказал он, — да-да, я помню. Но сегодня я очень занят. Завтра мы увидимся.

3 ЯНВАРЯ.

Опять мучительная неизвестность и волнение, которое не улеглось даже тогда, когда я разузнал, что мистер Джокер посылал сказать, что сегодня его не будет в должности. Вечером Люпин, углубленный в газету, вдруг мне сказал:

— Ты знаешь что-нибудь насчет меловых карьеров, а папан?

Я сказал:

— Нет, мальчик мой, что-то не припомню. Люпин сказал:

— Ладно. Тогда вот мой тебе совет. Меловые карьеры — шик, роскошь, дело верное, прибыль шесть процентов с номинала.

На это я ему ответил очень тонко, а именно:

— Шесть процентов с номинала, оно немало, но сначала надо деньги иметь на номинал.

Мы с Кэрри оба так и покатились со смеху. Люпин даже и бровью не повел в ответ на мою шутку, хоть я для него нарочно ее повторил, он продолжал свое:

— Я дал тебе совет. И точка. Меловые карьеры! И опять я сказал остроумное:

— Смотри, как бы тебе в них не угодить! Люпин улыбнулся с напускным презрением и только и сказал:

— Ах, как ново и свежо.

4 ЯНВАРЯ.

Мистер Джокер послал за мною и сообщил, что мне определена должность старшего письмоводителя. Радости моей не было предела. Мистер Джокер прибавил, что завтра меня известит о том, какое будет мне положено жалованье. Что ж, еще один день треволнений; но ничего не имею против, треволнения это приятные. Кстати, вспомнил, что упустил переговорить с Люпином о письме, которое я получил от мистера Матлара-старшего. Затронул с ним эту тему вечером, предварительно посоветовавшись с Кэрри. Люпин углубился в «Файнэншнл Ньюс», как будто он исконный капиталист, и я ему сказал:

— Извини, я на минутку отвлеку тебя, Люпин, но скажи мне, как случилось, что ты на этой неделе ни разу не был у Матларов?

Люпин ответил:

— Тебе же сказано! Я не выношу старика Матлара.

Я сказал:

— Мистер Матлар мне выразил в письме яснее ясного, что это он тебя не выносит!

Люпин сказал:

— Ну и хам, однако! Писать тебе. Ладно, уясню, коптит ли еще небо его папаша, накляузничаю ему на его сына и как дважды два ему докажу в письме, что сын у него треклятый идиот и больше ни шиша!