Дневник незначительного лица - Джордж Гроссмит

Я сказал:

— Люпин, пожалуйста, умерь выражения в присутствии твоей матери.

Люпин ответил:

— Виноват, ах, дико виноват, но никакие другие выражения к нему не подойдут. К тому же я решил, что отныне ноги моей не будет в его доме.

Я сказал:

— Но ты же знаешь, Люпин, он отказал тебе от дома.

Люпин ответил:

— Не будем крючкотворствовать. Что это меняет? Дейзи шикозная девчонка, и десять лет меня прождет, если надо будет.

5 ЯНВАРЯ.

Поистине меня не слушается мое перо! Мистер Джокер мне объявил, что жалованье мое будет поднято на сто фунтов! Мгновенье я стоял с открытым ртом, ничего не соображая. Мне ежегодно повышают жалованье на десять фунтов, и я думал, теперь это будет на пятнадцать, ну на двадцать; но сто — уму не постижимо! Мы с Кэрри порадовались оба нашему богатству. Люпин явился вечером в отличном расположении духа, я тихонько послал Сару на угол к бакалейщику за бутылочкой шампанского, мы уже такое пили — «Братья Джексон». Мы откупорили ее за ужином, и я сказал Люпину:

— Мы празднуем хорошую новость, которая свалилась на меня сегодня.

Люпин ответил:

— Ура, папан! И у меня тоже хорошая новость. Двойной праздник, э?

Я сказал:

— Мальчик мой, за неустанные труды в продолжение двадцати одного года и чуткое внимание к интересам начальствующих лиц я вознагражден продвижением по службе и прибавлением жалования в размере ста фунтов.

Люпин трижды прокричал «ура», и мы так стучали кулаками по столу, что Сара прибежала глянуть, не случилось ли чего. Люпин попросил снова налить бокалы, встал и объявил:

— За труды в фирме «Джоб Клинандс, биржевые маклеры» в продолжение нескольких недель, при отсутствии всякого внимания к интересам начальствующих лиц, папан, я вознагражден акциями в пять фунтов, в одном шикозном дельце. И вот сегодня я зашиб сто фунтов.

Я сказал:

— Люпин, ты шутишь.

— Нет, папан. Это добрая старая правда. Джоб Клинандс меня подключил к хлоратам.

21 ЯНВАРЯ.

Весьма озабочен тем, что Люпин завел рессорную двуколку с пони. Я ему сказал:

— Люпин, имеешь ли ты право на такое возмутительное мотовство?

Люпин ответил:

— Ну, приходится ж когда-никогда мотаться в Сити. И я ж ее только нанял, в любой момент могу отставить.

Я повторил:

— Имеешь ли ты право на такое мотовство?

Он ответил:

— Вникни, папан. Ты уж прости, но я тебе скажу, ты малость ретроград. Теперь не модно из-за всякой чуши угрызаться. Не в обиду тебе будь сказано, папан. Мой босс, он говорит, что если буду придерживаться его советов и не размениваться на мелочь, я кучу денег огребу!

Я заявил, что на мой взгляд самая идея спекуляций отвратительна. Люпин сказал:

— Какая ж спекуляция, папан, тут дело в шляпе.

Я посоветовал ему во всяком случае хотя бы отказаться от двуколки с пони; но он ответил:

— Я за один день огреб двести фунтов; ну, предположим, я буду иметь двести в месяц, пусть даже сто в месяц, хоть это мало, прямо смех — так ведь в год-то тыща двести набежит? И что мне фунт-другой в неделю за двуколку?

Я не стал продолжать эту тему, сказал только, что жду не дождусь осени, когда Люпин войдет в тот возраст, когда человек сам несет ответственность за собственные долги. Он ответил:

— Мой дорогой папан, я тебе обещаю — ни-ни, чтоб наобум. Буду действовать только по наводке Джоба Клинандса, а он в курсах, так что не извольте сомневаться.

На душе у меня полегчало. Вечером заглянул Тамм и, к удивлению моему, сообщил, что поскольку он заработал десять фунтов благодаря совету Люпина, он намерен пригласить нас с Туттерсами к себе в субботу, и мы с Кэрри его заверили, что будем непременно.

22 ЯНВАРЯ.

Обыкновенно я не выхожу из себя с прислугой; но вынужден был довольно строго указать Саре на злокачественную манеру, которую недавно она себе усвоила — убрав со стола после завтрака, так встряхивать скатерть, что крошки летят на ковер и потом попадаются вам под ноги. Сара ответила очень грубо:

— A-а, вам бы только жалиться.

На это я ей заметил:

— Нет, я не жалуюсь. Я всего лишь с вами говорил на той неделе по поводу куска желтого мыла у вас на каблуке, который вы таскали по ковру гостиной.

Она сказала:

— И на завтрак свой завсегда ворчите.

Я ответил:

— Нет, я не ворчу. Но, кажется, я вправе сетовать на то, что никакими силами не могу добиться яйца, сваренного вкрутую. Стоит разбить скорлупу, как оно у меня разбрызгивается по всей тарелке, о чем я уже раз пятьдесят вам заявлял.

Тут она начала кричать и закатывать мне сцену; но к счастью, как раз проходил мой автобус, так что у меня явился хороший повод ее покинуть. Тамм оставил вечером записку, чтоб мы не забыли о субботе. Кэрри сказала остроумно:

— Он еще ни разу не приглашал к себе друзей, как уж тут забыть.

23 ЯНВАРЯ.

Попросил Люпина, чтоб постарался поменять те жесткие щетки, какие недавно он мне презентовал, на что-нибудь помягче, поскольку парикмахер говорит, что мне сейчас следует щадить мой волосяной покров.

24 ЯНВАРЯ.

Вот оно и дома — новое каминное зеркало для малой гостиной. Кэрри очень мило пристроила веерочки сверху и по обеим сторонам. И комната сразу стала выглядеть гораздо, гораздо красивее.

25 ЯНВАРЯ.

Только мы отпили чай, как входит не кто иной, как Туттерс, который больше трех недель не появлялся. Я заметил, что он выглядит совсем даже нехорошо, и я сказал:

— Ну, Туттерс, как поживаете? Вид у вас унылый.

Он ответил:

— Да! И на душе у меня уныло.

Я сказал:

— А что случилось?

Он ответил:

— Да так, две недели был прикован к постели, а больше ничего. Одно время доктора совсем от меня отказались, и хоть бы живая душа меня проведала. Никто даже не потрудился поинтересоваться, жив я или умер.

Я сказал:

— Впервые слышу. Сколько раз вечером проходил мимо вашего дома и думал, у вас общество, такой во всех окнах сиял свет.

Туттерс ответил:

— Нет! Единственное общество мое были жена, доктор, да квартирная хозяйка, которая оказалась сущим золотом. Мне странно, что вы так ничего и не заметили в газете. «Новости велосипедиста» этого не оставили без внимания, насколько мне известно.

Я решил его ободрить и сказал:

— Но сейчас-то вы совсем оправились?

Он ответил:

— Не в том вопрос. Вопрос в том, дает ли нам болезнь возможность узнать, кто истинные наши друзья.

Я сказал, что подобное наблюдение его недостойно. И как назло, тут же заявляется Тамм, изо всех сил стукает его по спине и кричит:

— Эй! Вы что ли привидение увидели? Как будто напугались до смерти, ну вылитый Ирвинг в «Макбете».

Я сказал:

— Полегче, Тамм, человек перенес тяжелую болезнь.

Тамм буквально покатился со смеху и заявил:

— Н-да, видок у вас довольно гадкий.

Туттерс ответил сдержанно:

— И столь же гадко я себя чувствую, хотя едва ли вас это огорчит.

Последовало неловкое молчанье. После чего Тамм сказал:

— Ну ничего-ничего, Туттерс, завтра вы с мадамой придете под мой скромный кров, и я вас слегка встряхну; бутылочку откупорим.

26 ЯНВАРЯ.

Случилось уму непостижимое. Мы с Кэрри пришли к Тамму, как было условлено, к половине восьмого. Мы стучали, мы звонили — и ничего. Наконец отодвинулся засов, и дверь приоткрыли, придерживая на цепочке. Некто в жилетке высунул голову и сказал:

— Кто там? Чего надо?

Я сказал:

— Мы к мистеру Тамму, он нас ждет.

Ответом было (насколько я мог расслышать, ибо тявкала собачонка):

— Ждет он, как же. Его и дома нет, мистера Тамма.

Я сказал:

— Стало быть, он вот-вот придет.

При этом моем умозаключении дверь захлопнулась, и мы с Кэрри остались на ступенях, под налетавшим из-за угла пронизывающим ветром.

Кэрри мне посоветовала снова постучать. Так и было сделано, и тут только заметил я, что молоточек свежевыкрашен, и краска осталась на моих перчатках — которые, следственно, вконец испорчены.

Я несколько раз постучал в дверь тростью.

Тот же мужчина открыл дверь, снял цепочку и стал меня оскорблять. Он кричал:

— Ишь придумали! Краску своей тростью соскребать, всю красоту мне портить, а? Ни стыда ни совести!

Я сказал:

— Прошу прощения, но мистер Тамм пригласил…

Он даже не дослушал. Он крикнул:

— Плевать мне на мистера Тамма и на всех его знакомых! Это дверь моя, не Тамма дверь. Здесь и кроме мистера Тамма люди живут.

Да что мне наглость этого типа! Я едва ее заметил, это была зауряднейшая вещь в сравнении со скандальным поведеньем Тамма.

В эту минуту явились Туттерс и его супруга. Туттерс еле ковылял, тяжело опираясь на трость; но он взобрался по ступеням и спросил, что все это значит.