Дневник незначительного лица - Джордж Гроссмит

— Предположим, на твоей открытке стоит 9 п. Ну-с, тебе следует только приписать 3 — а потом добавить длинную отвесную черту — перед девятью пенсами, и все решат, что ты в пять раз больше выложил за эту чушь.[9]

Вечером Люпин тосковал ужасно, и я ему напомнил, что и за тучками светит солнце. Он сказал:

— Эх! Светит, да не про меня.

Я сказал:

— Ах, оставь, Люпин, мальчик мой. Ты огорчаешься из-за Дейзи Матлар. Выкинь ты ее из головы. Поздравь себя, что дешево отделался. Слишком уж у нее смелые запросы, по нашим скромным меркам.

Тут он вскочил как ошпаренный, да как закричит:

— Ни слова о ней дурного! Не позволю! Да все твои дружки мизинца ее не стоят, вместе взятые, и дутый балда Джокер в том числе.

Я молча, с достоинством удалился из комнаты, правда запнувшись при том за половик.

23 ДЕКАБРЯ.

За все утро ни словом не обменялся с Люпином. Но вечером, поскольку он, кажется, вполне воспрял, я отважился поинтересоваться, где намерен он праздновать Рождество. Люпин ответил:

— Э, да у Матларов, надо думать.

В недоумении я воскликнул:

— Как! Несмотря на то, что ты порвал свою помолвку?

И что же мне на это отвечает мой сын:

— Порвал? Да с чего ты взял?

Я только и успел выговорить:

— Но ты же нам обоим дал понять…

Но он не дал мне кончить фразу, он заявил:

— Да мало ли что я давал понять. Все опять в ажуре. Примите уверенья!

Глава XIII

Я получаю оскорбительную рождественскую открытку. Мы славно проводим Рождество у моей тещи. Мистер Мусс позволяет себе лишнее. Бурный вечер, во время которого меня кто-то ударяет в темноте. Я получаю удивительное письмо от мистера Матлара-отца, касательно Люпина. Мы не успеваем выпить за Старый год

24 ДЕКАБРЯ.

Я человек бедный, но с удовольствием десять шиллингов бы отдал, чтобы узнать, кто мне послал оскорбительную рождественскую открытку, какую получил я нынче утром. Я никого не оскорбляю. Зачем же кому-то понадобилось оскорбить меня? И хуже всего то, что я теперь подозреваю всех моих знакомых. Почерк на конверте явно изменен, с наклоном не в ту сторону. Не думаю, что Тамм и Туттерс способны на такую низость. Люпин говорит, что об этом знать ничего не знает, и я ему верю, хотя отнюдь не одобряю его смешки, равно как и выражение симпатии к оскорбителю. Мистер Франчинг, конечно, выше этого. Едва ли кто из Матларов мог до такого опуститься, нет, конечно. Кто бы это мог быть — наглый мальчишка Питт? Или миссис Биррел, уборщица, или Бульвер-Сеттер? Нет, миссис Биррел так не написать.

Рождество. Мы успели на поезд 10.20 в Паддингтоне, и провели чудесный день у тещи. На воле чудно и приятно, хотя дороги развезло. Посреди дня мы сели за стол, вдесятером, тряхнули стариной. Вот бы каждому такую славную, ненадоедливую тещу, как бы хорошо жилось на свете! Всем было весело, и я предложил выпить за ее здоровье. И произнес, по-моему, очень удачный спич.

Заключительная часть особенно мне удалась. Я сказал так:

— В дни, как сегодня, всех нас — родственников, друзей, знакомых — объединяет самое доброе расположение друг к другу. В приятном нашем согласии мы думаем лишь о любви и дружбе. И пусть же тот, кто повздорил с отсутствующим другом, в знак примиренья с ним, кого-то поцелует. Тот же счастливец, кто ни с кем не в ссоре, тоже не лишен права с кем-то поцеловаться.

Тут я заметил, Кэрри с тещей обе прослезились, и, должен признаться, был этим глубоко польщен. Его преподобие добрый старый Джон Пэнзи Смит, который нас венчал, ответил весело и мило, он заявил, что готов последовать моему совету по части поцелуев. Затем он обошел вокруг стола и облобызал всех дам, включая Кэрри. Против этого, конечно, кто ж станет возражать. Но я был просто потрясен, когда юнец по имени Мусс, которого я знать не знаю и который во все продолжение застолья едва ли обронил хоть слово, вдруг вскочил с места и, размахивая веточкой омелы, вскричал:

— Эге! И я готов со своей стороны!

И никто даже опомниться не успел, как он облобызал Кэрри и всех прочих дам.

К счастью, это было обращено в шутку, все мы хохотали, но затея была рискованная, и на миг мне сделалось весьма не по себе. В таком свете я и беседовал затем с Кэрри об этом происшествии, но она сказала:

— Ах, но он ведь еще мальчик.

Я заметил, что для мальчика у него чересчур пышные усы.

Кэрри ответила:

— А я разве говорю, что мальчик дурен собой.

26 ДЕКАБРЯ.

Вчера ночью не выспался; всегда плохо сплю в чужой постели. Легкое несварение, что естественно в данное время года. Мы с Кэрри вернулись в город вечером. Люпин явился поздно. Он сказал, что Рождество провел прекрасно и прибавил:

— Эх, дело в шляпе, ципа-дрипа, я при бонжуре, в большом ажуре, такая штука капитана Кука.

Я давно оставил все попытки проникнуть в смысл выражений Люпина, тем более просить у него толкований.

27 ДЕКАБРЯ.

Сообщил Люпину, что ожидаю завтра вечером Тамма и Туттерса, ради тихой спокойной игры. Я был в надежде, что мальчик вызовется остаться дома и мне поможет их развлечь. Не тут-то было, он сказал:

— Ах, лучше ты их отставь, потому что я пригласил Дейзи и Фрэнка Матлара.

Я ответил, что и помыслить не могу о подобном.

Люпин сказал:

— Ну ладно, тогда пошлю депешу и отставлю Дейзи.

Я заметил, что открытка или письмо тоже поспеют вовремя, а обойдутся куда дешевле.

Кэрри, с заметным неудовольствием выслушав приведенный выше диалог, пустила в Люпина весьма меткую стрелу. Она сказала:

— Люпин, отчего ты не хочешь познакомить Дейзи с друзьями твоего отца? Оттого ли, что они ее недостойны, или (ведь все возможно) оттого, что она недостойна их?

Люпин был буквально ошарашен и ничего не мог ответить. Когда он вышел, я в знак одобрения расцеловал Кэрри.

28 ДЕКАБРЯ.

Люпин, спустившись к завтраку, сообщил матери:

— Я не стал отменять Дейзи с Фрэнком, пусть познакомятся сегодня с Туттерсом и Таммом.

Мой мальчик очень этим меня порадовал. Кэрри ему сказала:

— Как хорошо, что ты вовремя предупредил, я освежу холодную баранью ногу, приправлю сельдереем, никто и не догадается, что она уже разделанная.

Потом она сказала, что взобьет мусс и испечет яблочки, чтоб к вечеру остыли.

Видя, что Люпин в таком хорошем настроении, я спросил его спокойно, действительно ли он имеет что-то против Туттерса или Тамма. Он ответил:

— С чего ты взял? Туттерс, по-моему, выглядит совершеннейшим ослом, но отчасти это объясняется тем, что он столь щедро поощряет производство дешевых шляп и носит сюртуки чуть не до полу. Что же до вечной вельветиновой курточки Тамма, он в ней вылитый странствующий фотограф.

Я заметил, что не платье создает джентльмена; но Люпин, расхохотавшись, объявил:

— О да! И отнюдь не джентльмен, разумеется, создал это их платье.

Вечером все было хорошо, Дейзи вела себя очень мило, особенно в начале, когда пела. Но за ужином она вдруг спросила: «А кто умеет из хлеба делать юлу?» и давай лепить из хлеба шарики и пускать по столу. Мне это показалось невоспитанностью, но я, конечно, не сказал ни слова. Но потом Дейзи с Люпином принялись швырять друг в друга этими хлебными шариками, и уж это было просто ни на что не похоже. Фрэнк подхватил дурной пример и, к моему удивлению, Тамм с Туттерсом тоже. Дальше в ход пошли твердые корочки, и одна угодила мне в лоб, так что я был принужден долго моргать. Я попросил:

— Довольно, довольно, пожалуйста!

Тут Фрэнк вскочил и крикнул:

— Трам-там! А теперь музыка — туш!

Я не понял, что это означает, но все покатились со смеху и продолжали свое хлебное побоище. Ни с того ни с сего Тамм собрал весь сельдерей, какой был на бараньей ноге, и запустил мне в лицо. Я смерил Тамма испепеляющим взглядом, на что он ответил:

— Нечего изображать грозное негодование, когда у вас вся шевелюра в сельдерее.

Я встал из-за стола и потребовал, чтобы немедленно была прекращена вся эта чепуха. Фрэнк Матлар крикнул:

— Конец первого тайма, джентльмены! — и прикрутил газ, оставив нас всех в полной темноте.

Я ощупью выбирался из комнаты, как вдруг кто-то, явно намеренно, стукнул меня сзади кулаком по голове. Я спросил громко:

— Кто это сделал?

Никто не отвечал. Я повторил свой вопрос, с тем же эффектом. Я чиркнул спичкой и зажег газ. Все разговаривали и смеялись, так что я оставил свои выводы при себе; но когда они ушли, я сказал Кэрри:

— Тот, кто прислал мне гнусную рождественскую открытку, был здесь сегодня с нами.

29 ДЕКАБРЯ.

Ночью мне приснился необыкновенно интересный сон, я проснулся, опять заснул, и он мне приснился снова без всяких изменений. Мне снилось, будто я слышу, как Фрэнк Матлар говорит сестре, что это он мне послал ту оскорбительную рождественскую открытку, и вдобавок он же вчера стукнул меня кулаком по голове, воспользовавшись темнотой. И вот судьбе было угодно, чтобы Люпин за завтраком стал нам читать выдержки из только что полученного письма от Фрэнка.