Путь теософа в стране Советов: воспоминания - Давид Арманд

Турбазы не было. Обедал я в столовой дома крестьянина — нового деревянного здания, построенного с великим вкусом и благородством. Свежеструганные бревенчатые стены, переводы и стропила крыши без потолка сочились свежей смолой. А вежливость молодых подавальщиц была такова, словно я попал, по крайней мере, в Норвегию. Так и хотелось назвать их «фрёкен».

Вечером я пошёл смотреть на величавое замёрзшее Онего. Было 25° мороза, и крыши, деревья, фонари искрились серебряным инеем. Карелы носились по улицам верхом на дровнях, запряжённых мохнатыми лошадками. Видно, русские дровни-розвальни не соответствуют характеру народа.

Взгромоздившись среди ночи на верхнюю полку вагона, я обнаружил под собой Бориса, ехавшего прямо из Москвы.

Чем дальше на север, тем беднее, тем суровее становилась природа. Последняя ночь, как нависла, так, казалось, и не собиралась кончаться. Жутко ехать в населённое ведьмами Калевалы «Царство тёмное Похьолы».

Вылезали на станции Апатиты в 7 часов утра и решили не ждать поезда в Хибиногорск, который должен пойти через несколько часов. Не терпелось испытать наши лыжи. Кроме станционного домика начальника — никаких строений. Его огонёк померк сразу, как только мы отошли. Нас окружила невысокая тайбола: ёлки, берёзки, ивы и ненадёжные замёрзшие ручьи. Мы основательно заблудились, всё пытаясь разглядеть компас при свете спички, но это не очень-то удавалось. «Хибины страшны внезапно налетающими буранами». Оный буран налетел на нас в 9 часов утра, когда всё ещё было совершенно темно. Жизнь заметно похужела. Через час вышли на реку Энеманиок (Белую) и пошли вверх, параллельно её течению. В 11 часов начало светать. Солнце в Хибинах в это время не выходит, но стоит под горизонтом, и четыре часа в сутки бывает относительно светло.

Мы уже начали сомневаться: «Да существуют ли вообще Хибинские горы?» Как вдруг увидели над собой головокружительные белые вершины. Это придало нам силы, и мы бодрее потащили тяжёлые рюкзаки. У станции Титан наткнулись на большое кладбище. Это были похоронены заключённые, которые строили ветку Мурманской железной дороги Апатиты-Хибиногорск, прообраз будущих многомиллионных концлагерей, покрывавших весь север России.

От кладбища мы вышли на шоссе, которое поднималось в город. Хибиногорск был построен в котловине озера Большой Вудъявр и на седловине, прорытой в горах вытекающей из озера рекой Белой. Как потом выяснилось, место было выбрано исключительно неудачно. Городу некуда расти, улицы карабкаются на склоны Айкуайвенчорра. Солнца в городе почти не бывает. Утёсы и облака нависают над ним, и благодаря температурной инверсии он всю зиму погружён в море холода.

В городе уже было 35 тысяч жителей. Россыпь бревенчатых стандартных двухэтажных домов покрывала склоны. Внизу гремела обогатительная фабрика. Рудник находился на противоположном берегу озера в горе Кукисвумчорр.

Турбазы опять не было, но уполномоченный ОПТЭ (Отдел пролетарского туризма и экскурсий) — местный прокурор Захаров устроил нас в гостиницу. Усталые, пройдя за день 25 километров, мы крепко заснули, одни в большой комнате человек на 20. Конечно, мне снилось, что кто-то меня пихает и тащит. А наутро мы проснулись под кроватями. А на кровати расположились девицы, бесцеремонно стащившие нас ночью за ноги и за руки. Это была экспедиция Ленинградского педтехникума. На улице свирепствовала пурга, но когда девицы, проснувшись, взялись за гитару и дружно запели, мы решили, что лучше погибнуть на воле от непогоды, чем от кошачьего концерта. Надели лыжи и ушли.

Была темнота. На озере так мело, что едва можно было устоять на ногах. Всё же мы его перешли и попытались штурмовать Вудъяврчорр. Из-за темноты ничего не было видно, поэтому выбрать маршрут мы не могли. Подъём сразу пошёл очень крутой. Мы полезли сначала серпантином, потом перешли на ёлочку и, наконец, на лесенку. Лесенку то и дело сбивали камни и скалы. Мы потеряли друг друга и только перекликались под рёв бури. Под конец лезли способом скалолазания; лыжи были только помехой. Поднялись над озером метров на 300. Наконец убедились, что склон переходит в отвесную скалу и решили поворачивать. В таких случаях спускаться всегда труднее, чем подниматься. Наши следы замело, мы шли по неизвестной дороге, рискуя каждую минуту соскользнуть в пропасть. А лыжи, как лошади, возвращающиеся домой, изо всех сил ускоряли бег. Это был целый час падений, ударов о камни, выворачивание ног из-за не снимающихся креплений. Предельно избитые, мы, наконец, выкатились на ледяную поверхность озера. Прокурор не мог поверить, что в такую погоду мы поднялись почти на половину Вудъяврчорра.

На другой день погода была немного лучше. Мы поднялись по ручью Юкспориок, затем свернули в ущелье Гакмана и стали подниматься на Юкспор, траверсируя склон. Склон горы покрылся ветровым настом, обледенел и имел выпуклый профиль. Слететь с него — костей не соберёшь. Наши лыжи не были окантованы и мы постоянно попадали в такое положение, что, казалось, дальше нельзя шагу ступить, шевельнуться, чтобы не сорваться. В течение минуты кровь стыла в жилах. Каждый раз нас выручала взаимная помощь, то есть протянутая товарищу лыжная палка.

Совсем стемнело, когда мы поднялись на платообразную вершину. Здесь вьюга усилилась, стало очень холодно. Мы стучали зубами, уныло бродя по плато, не зная, где можно спуститься. Везде было слишком круто. Внезапно мы наткнулись на полностью занесённую снегом землянку. К ней вёл ходок, прорытый в глубоком снегу. Толкнули дверь и оказались в комнатке, жарко натопленной, освещённой фонарём «летучая мышь» и полной народа. Кто мог скрываться в этой снежной пустыне? — Только беглые уголовники, которыми нас пугал Захаров.

Однако дело оказалось проще. Геологическая партия бурила гору сверху вниз, надеясь найти ещё одну сокровищницу апатита (и впоследствии нашли-таки). Буровики работали по трое суток, потом сменялись. Влезали наверх по вырубленным ступеням вдоль натянутого каната. Скатывались вниз (500 метров высоты) на железных листах по кулуару. Нам этот путь не подходил, так как выводил к Лопарскому перевалу, очень далеко от города. Буровики показали нам направление к относительно пологому склону Юкспориока.

Мы убедились, что пологость его уж очень относительна. Я сорвался с него и пролетел кувырком метров 50, едва задержавшись на каком-то сугробе, и набрал полную пазуху снега.

— Данька, ты жив? — раздался сверху голос Бориса.

— Кажется, жив. Отпускай, катись ко мне!

В следующий момент мимо меня пронеслась какая-то лавина, в которой мне почудились все четыре конечности Бориса. Лавина застряла где-то много ниже. Настала моя очередь, и я, не пытаясь встать на ноги, покатился, сидя на пятой точке. Нам повезло: склон не был обледенелым, и камни из него не торчали. Спуск, если не назвать его падением, продолжался с полчаса, пока при очередном броске у меня сучком не вырвало клок одежды. Я этому несказанно обрадовался: значит, деревья, значит, земля близко! Действительно, скоро склон стал выполаживаться, и мы въехали в лес.