Путь теософа в стране Советов: воспоминания - Давид Арманд

Мы окончательно решили, что он вовсе не Глупс, а настоящий Умс.

На завод я пошёл с удовольствием. Правда, там сразу создались трудности с итальянским языком. Закупили чертежи и технические условия у итальянской фирмы Савильяно. А языка никто не знает. Ну, я опять взял их отцу для перевода. И снова оказалось, что он только что поступил на работу в ЦК МОПР (Международное общество помощи рабочим) и опять от перевода отказался. Снова-здоро́во. Толчинский заявил:

— Чтобы был перевод на русский. Делай как знаешь.

Пришлось засесть. Было очень трудно. Но под конец я так втянулся, что делал это с удовольствием.

Особые условия в цеху создались благодаря тому, что часть командиров производства прошла школу партизанского движения. Так, однажды, начальник механического цеха Цирлин перехватил и установил у себя в цеху предназначавшийся мне токарный станок. Жалобы в заводоуправление не дали результатов.

— Сумел захватить, ну и молодец! А ты не зевай! — наложил резолюцию директор Жуков.

Я обозлился и решил доказать, что я тоже молодец. В распоряжении замдиректора Боброва находилась «дикая дивизия», бригада татар-такелажников. Я выпросил их на одну ночь под предлогом передвижки станков. Я целил на размёточную плиту, которую давно и тщетно просил у Цирлина, а у него их было две. Я заранее обмерил её и приготовил фундамент. Механический цех работал только в две смены. Ночью я нагрянул с «дикой дивизией» туда, снял плиту. Перенёс краном через весь цех, поднял многотонную махину на второй этаж и установил в коллекторной. До утра для верности я успел залить плиту цементом. Стратегический план и проведённая подготовка обеспечили успех операции. Цирлин рвал и метал, но, предвидя ответ, не решился жаловаться. Забрать назад плиту он не мог, ведь мой цех работал в три смены.

Лихорадило не только мой цех. Весь завод переживал, когда предстоял первый выпуск моторов для метро. Пустить метрополитен в Москве, целиком построенный из советских материалов, на советском оборудовании — это был вопрос престижа советской техники. Как свирепствовал отдел контроля! Заведующий производством Генко, главный инженер Александров и сам директор ходили невыспанные, больные, злые в течение нескольких месяцев. Метро пошло, но настроение не разрядилось. В сборочном цеху сразу появились первые электровозы серии ВЛ изготовления Коломенского завода, которые мы должны были наполнить всякой электрической начинкой. Переход на электрическую тягу был поистине историческим моментом для индустриализации СССР, и мы понимали, что на нас, кто с надеждой, а кто с сарказмом, смотрела вся Европа: пойдут или не пойдут.

На завод приехал Орджоникидзе. К его приезду готовились: убрали все безобразия, повесили побольше лозунгов. Все начальники цехов стояли с утра на стрёме. Когда появилась торжественная процессия, я махнул рукой, и все рабочие засуетились, проявляя повышенную деятельность. Серго шёл туча тучей. Привыкши видеть его на портретах лихим чернобровым красавцем с острыми усами, я был удивлён, увидев старого, седого, очень толстого человека с мешками под глазами и усталым мрачным взглядом. Неизменной оставалась только генеральская папаха. Нарком, обводя взглядом мастерские и слушая объяснения директора Жукова, казалось, думал о чём-то своём, очень неприятном. Я пошёл в хвосте крестного хода через весь цех, готовый дать любую справку, но Орджоникидзе так и не задал ни одного вопроса.

Истинным наказанием были рационализаторы и изобретатели. Обычно это бывали ловкие бездельники, которые наловчились не работать, шастать по цеху и выискивать, что бы можно предложить. Они выспрашивали у рабочих их туманные идеи и тотчас оформляли их от своего имени как «рабочие предложения». Делали они это ради премий, которые получали регулярно, как вторую зарплату. Были и у меня в цеху таких типа 2–3, особенно некто Смирнов, нормировщик из соседнего цеха. Изобретатели всегда вносили предложения, не касавшиеся их профессии. Они, предложения, были технически невыполнимы, или экономически невыгодны, или губительны для качества продукции (так называемые «упрощенческие»). Тем не менее БРИЗ (Бюро по рационализации и изобретательству), от которого начальство требовало максимум внедрённых рабочих предложений, постоянно становился на их сторону. Постоянная борьба с изобретателями очень мешала работе и трепала нервы. Я не говорю, что все рабочие предложения были нелепы, но как раз наиболее дельные шли мимо БРИЗа. Всесоюзное электротехническое объединение — ВЭО — снесло яичко и, по примеру кукушек, подкинуло в моё гнездо. Это был немецкий специалист Гебгардт, нахал и пьяница, которого мне подсадили в качестве консультанта. Он не был знаком с нашими условиями, всё мерил на немецкий аршин и обычно попадал пальцем в небо. Для цеха он был обузой, а для меня вдвойне: разговаривать с ним приходилось по-немецки. Ругательных выражений, кроме Donnerwetter, я не знал, а он быстро овладел русской матерной лексикой, которую я не употреблял.

Гебгард понял механику БРИЗа и стал вносить не просто предложения, что было его обязанностью, а «рабочие» предложения. Чтобы лукавство его не так бросалось в глаза, он столковался со Смирновым и подавал заявки на усовершенствования за двумя подписями.

Я отбивался от него два года. И однажды, когда я отказался упростить операцию, что могло, по моему мнению, повести к пробою коллекторных пластин, Гебгард написал в заводскую многотиражку статью, где обвинял меня в расточительстве, зажиме критики, отрыве от рабочих масс и чуть ли не во вредительстве. Копию он послал в Объединение.

ВЭО, получив сигнал, тотчас назначил комиссию под председательством какого-то ответственного работника. Зная обычаи того времени, я уже готовился сесть в тюрьму, когда, будучи вызван на заседание комиссии, увидел, что «ответственный работник» — мой старый друг Юрка Зайченко. Строгим взглядом он предупредил всякие проявления фамильярности с моей стороны, называя меня не иначе как «товарищ Арманд», и повёл дело к спуску на тормозах, проявляя в то же время чрезвычайное почтение к «иностранному специалисту».

— А чего ты, собственно, хочешь? — спросил он меня в перерыве, когда мы остались вдвоём.

— Чтобы ты убрал куда-нибудь этого черта. Он мне не даёт работать.

Заключение комиссии гласило, что Гебгард на заводе Динамо не находит достаточного применения для своих знаний и что комиссия рекомендует перевести его на другое предприятие, более близкое к его специальности.

Вот когда я оценил фильтрующуюся способность шабшаевцев.

В коллекторной подобрался крепкий костяк рабочих. Особенно меня радовал вдумчивый, хозяйственный подход к делу токаря Перпилова. Я выдвинул его и ещё двоих, в том числе одного комсомольца, сменными мастерами. Теперь можно было обратить внимание на другие мастерские цеха.