Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова

Джона показалось мне совсем чужим, незнакомым. В его темно-синих глазах светились тревога и нежность. А у меня вдруг пропали все слова. Начисто. Я подавленно молчала и недобро поминала «бабцю». Это она виновата в том, что у меня оказался скован язык. Это она. Мне не надо было оправдываться перед нею, не следовало бы запутывать свои прежние и нынешние привязанности, тем более унижать их ложью. Что мне теперь сказать ему? Ах, как некстати и не вовремя затеял он этот, еще совсем недавно так жданный мною разговор. Только сейчас для меня открылось, как дорога мне его дружба и как я страшусь потерять ее.

– Джон… – Я с трудом подбирала слова. – Джонни, поверь, я к тебе тоже очень, даже очень хорошо отношусь. Правда… Ты для меня сейчас самый близкий друг… Но, пожалуйста, Джон, не спрашивай меня теперь ни о чем. Пожалуйста, не сердись на меня.

По его лицу пробежала тень.

– Я не все еще сказал тебе. Но главное ты уже знаешь. Я полюбил тебя давно. Помнишь тот день, когда мы впервые встретились? Ну, скажи – помнишь?

– Конечно помню, – ответила я, взволнованная услышанным признанием. – Тогда мы первый раз пришли к Степану. В моих руках была сирень. Ты сказал: «У всех такие прекрасные цветы, только мне никто не подарит». Я протянула тебе голубую ветку.

– Нет. Это случилось раньше. Оказывается, ты ничего не помнишь, – огорченно сказал Джон. – В тот день ты была у Нины. С тобой пришли также Сима, ваша Нинка и еще одна украинка, я забыл, как ее звали. На тебе было серое платье или что-то в этом роде, а в волосах – лиловый цветок. Я случайно зашел к Нине, хотел что-то спросить или узнать и увидел тебя. Наверное, был не совсем в форме, поэтому сразу ушел… Но уже вскоре вернулся. Потом принес зачем-то аккордеон… Помню, Нина заставляла меня играть, а я вдруг начисто все перезабыл, не мог ничего вспомнить. Я не понимал, что происходит. Я смотрел на тебя и почему-то думал: эта русская девчонка или сделает мою жизнь безумно счастливой, или вконец испортит ее.

– Но ты все-таки что-то играл тогда, – напомнила я, – в том числе и ту прекрасную мелодию, которая мне страшно понравилась и которую ты…

– Да, – перебил меня Джон, – я помню. Я подарил ее тебе, эту мелодию, и с тех пор каждый раз играю ее только для тебя… Но ты забыла, – голубая сирень и мой музыкальный презент – это уже вторая наша встреча… Я знаю, у тебя был русский парень, мне казалось, ты любила его. Мне было очень больно, но я заставил себя отойти в сторону. Однако, догадываюсь, счастья тебе это не принесло… Потом этот ирландец… Роберт. Мы были друзьями. Он ничего не подозревал о моей любви к тебе, делился со мной, рассказывал мне о ваших отношениях, говорил, что у вас обоих серьезные планы на будущее. Но мне почему-то не верилось в это. Потом… Словом, ему пришлось уехать, и перед отъездом он просил меня стать для тебя таким же другом, каким я был для него. Иными словами, я должен был возобновить знакомство с тобой, может быть, в чем-то оказывать тебе помощь, какую-то поддержку. Я не отказывался, но решил: хватит. Никаких новых встреч! Играть роль третьего лишнего – не для меня… Но потом случайная встреча с тобой – помнишь, у Клееманна? – и опять все закружилось, только с новой силой.

Я слушала Джона с восторгом, но в то же время не могла отделаться от чувства ревнивой досады. Говорит о своих чувствах ко мне, а сам в это время вовсю крутил «серьезный роман» с Ольгой. Конечно же, целовался с нею, а может быть, даже и не только целовался. Как это понять? Я соображала, что вовсе ни к чему сейчас затевать какое-то выяснение отношений, но все-таки не сумела сдержаться: «А Ольга?.. С нею у тебя тоже была любовь или как?»

Рука Джона крепко сжала мой локоть: «Та-ак… Ольга… Давай не будем об этом. Что было, то было. Я не хочу и не могу сказать о ней что-либо плохое. К тому же там было совсем-совсем другое. Можешь мне верить или не верить, но в основном все происходило по ее инициативе».

Ах, вот оно что! Бедненький, слабовольный «кудрявый повеса»! Надо же, он, влюбленный в одну девчонку, вовсе не желал заводить никаких романов с другой – его коварно соблазнили! Теперь-то я точно знаю – он не только целовался с Ольгой – они были любовниками! Настоящими любовниками! Это он только со мной церемонится, строит из себя скромника, делает вид, что боится прикоснуться ко мне, а с ней… Сам ведь признался, что с Ольгой все было по-другому… Господи, и зачем я только сунулась со своими вопросами? Лучше бы мне ничего не знать!

Я всеми силами старалась скрыть охватившую меня досаду, пыталась придать своей физиономии беспечный вид, чтобы он не подумал, что меня расстроили его откровения. Еще чего! Пусть он даже не догадывается о том, как мне плохо, и пусть никогда – Боже избави! – никогда не узнает о том, как я завидую Ольге.

– Ну, что ты надулась! – Джон с робкой, смущенной улыбкой смотрел на меня. – Ведь ты тоже все это время не была одна, верно? – (Сравнил!!) – Я не хочу ничего знать о твоих прошлых увлечениях, но меня очень волнует твое теперешнее отношение ко мне… Что же касается меня, то здесь все очень серьезно. Понимаешь, я просто не представляю в дальнейшем своей жизни без тебя. Конечно, я не имею в виду сегодня или завтра, а говорю о том уже недалеком будущем, когда мы оба будем свободными. И еще… Пожалуйста, выслушай меня до конца. Если… Если ты тоже любишь меня, – по-моему, ничто не может стать для нас преградой. А я обещаю тебе сделать нашу жизнь такой, чтобы ты ни на секунду не раскаивалась в случившемся.

У меня больно сжалось сердце, недавней досады как не бывало. Ну, почему, зачем так все устроено в жизни, что я должна опять огорчить тебя, Джон. Ведь ты, как в свое время и Роберт, строя радужные планы на будущее, не учел главного – того, что я-то не вижу, не представляю для себя этого будущего без моей России. Разве можешь ты создать такую жизнь, при которой я забыла бы о ней, о моей Родине, хотя бы на минуту? Конечно нет. Могучая и непобедимая, пожженная и разрушенная, она властно зовет меня к себе, и я никогда, слышишь, Джонни, никогда не соглашусь променять