Труды по истории Москвы - Михаил Тихомиров

Но, как обычно, не только технические выгоды определяли книжное дело. Особый интерес царская и духовная власть проявляла к книгопечатанию и по той причине, что книги уже в середине XVI в. были средством пропаганды не только тех или иных вероучений, но и определенных политических идей. Жалобы на плохих писцов и на небрежную передачу церковных текстов раздавались уже на Стоглавом соборе 1550 г. Соборное определение уделяло большое внимание различного рода церковным настроениям в тогдашней жизни России. Брожение умов, происходившее в России, было связано со многими новыми явлениями в жизни Европы того периода. После открытия Америки перед Европой предстал новый мир, существование которого до этого времени только предполагали. В экономическую жизнь вторгались новые веяния; в той или иной мере они проявлялись в экономической жизни России. Реформация, начавшаяся в Германии, за короткое время успела пустить корни и в соседней Польше и в Литовском великом княжестве. Новые веяния сказались и в России в появлении различного рода рационалистических взглядов, а порой в прямо еретических высказываниях; и, что самое поразительное, эти еретические высказывания, в том числе даже сомнения в существовании загробного мира, проникали в среду московского духовенства, связанного непосредственно с митрополичьим двором.

В этих условиях вполне понятно решение царя и митрополита Макария обратиться к книгопечатанию для установления единства в передаче церковных текстов. Книгопечатание в данном случае оказалось не столько средством дешевого переписывания книг для их распространения, сколько средством определенной церковной пропаганды. В этих условиях создалась почва для того, чтобы книгопечатание с самого начала оказалось под наблюдением церковных властей. Не случайно поэтому московские издания XVI в. стали указывать в своих послесловиях имена царей и митрополитов, при которых выпущены были те или иные издания. До сих пор еще не проведено сличение текстов безвыходной «Триоди» и двух без выходных Псалтырей, которые были изданы в Москве до первопечатного «Апостола», с текстами соответствующих рукописных книг. Эти издания, может быть, были пробными не только со стороны их внешности, но и со стороны текста. Первопечатный «Апостол» 1564 г. и явился той официальной церковной книгой, которую московские власти признали достойной для выпуска в свет.

Так представляются побудительные причины, заставившие царское правительство отказаться от переписки книг и перейти к книгопечатанию. Не воображаемые еретики заинтересованы были в книгопечатании. Наоборот, в утверждении единообразия церковных текстов заинтересованы были прежде всего и царское правительство, и духовная власть во главе с митрополитом. Ведь разногласия в чтении текстов именно и создавали опору для различного рода еретических вольнодумных высказываний.

Эта простая истина великолепно подтверждается известным делом о еретичестве Матвея Башкина.

Книгопечатание для пропаганды тех или иных церковных взглядов использовалось не только московскими властями. К этому прибегали и кальвинисты Литовского великого княжества, выпустившие для пропаганды своих идей известный Несвижский катехизис. Таким образом, книгопечатание в России было тесно связано с политическими и религиозными спорами, отразившими собой реформационные сдвиги, происходившие в то время в Германии и соседнем Литовском великом княжестве.

Как всякое нововведение, книгопечатание не явилось само собой из—под земли, оно было связано с развитием печатного дела в других странах. Поэтому совершенно напрасно доказывать, что наши первопечатники были людьми, не знавшими европейской типографской техники. К сожалению, у нас нет никаких свидетельств о том, как и откуда появилось книгопечатное мастерство в Москве. Первопечатники вырисовываются перед нами как самостоятельные создатели того технического дела, которое к тому времени стало уже достоянием всей Европы. Но некоторые свидетельства исторического порядка, да и самого печатного мастерства ведут нас в определенную среду. Об этой среде несколько загадочно упомянуто и в послесловии к первопечатному «Апостолу». Оно ссылается на то, что печатные книги в Москве выполнялись по образцу тех книг, какие выпускались в то время в Греции, Венеции и Фригии. Упоминание о Греции остается и до сих пор несколько непонятным. Какие греческие книги имеет в виду послесловие к «Апостолу» 1564 г.» Может быть, речь идет о тех греческих текстах, которые печатались уже в то время в Италии и некоторых других странах. Указание на Фригию более понятно. Под этим названием обычно понималась Италия. Действительно, Венеция была тем городом, который явился зачинателем славянского книгопечатания.

По времени своего издания первая славянская книга, обнародованная в Венеции, всего только на два года отстает от первенца славянского книгопечатания – Краковского Осмогласника 1491 года.

Вслед за венецианскими изданиями появились черногорские печатные книги, выпускаемые в Цетинье с 1493 года. Но настоящими образцами для русского книгопечатания могли послужить в первую очередь сербские издания середины XVI века. К сожалению, связи сербской книжности и сербского книгопечатания с русским книгопечатанием и книжностью до сих пор раскрыты очень слабо, несмотря на работы крупных югославских специалистов, подобных Радойчичу и Медако—вичу. Именно югославским ученым принадлежит честь раскрытия многих сторон деятельности сербской книжности XVI века.

Связи России этого столетия с далекой Сербией были оживленными и плодотворными. Они идут и через Афон с его сербским Хиландарским монастырем, и непосредственно путем сношений сербских монастырей с Россией. Об этом мной упоминается в другой работе, озаглавленной: «Россия и Сербия в XVI веке».[1109] Именно среди сербских изданий мы и найдем образцы печатных книг, которые по характеру своего шрифта и оформления особенно близки к русским первопечатным изданиям XVI века.

Участие сербских мастеров в начальной стадии изыскания печатного мастерства в России, таким образом, представляется вероятным, и можно только пожалеть, что, отыскивая иноземные образцы для первых русских печатных изданий, наши исследователи забывают о Сербии и ищут их в иных странах, с которыми Россия имела сношения, но никогда не имела той глубокой общности языка и культуры, которые связывают ее с южнославянскими странами.

Уже в свое время В. Е. Румянцев отмечал, что на Московском печатном дворе даже в XVI в. употреблялись термины итальянского происхождения[1110] – факт чрезвычайно выразительный, так как в XVII в. появление этих терминов в Москве кажется запоздалым. Но по традиции итальянские термины в книгопечатном деле могли задержаться на Московском печатном дворе уже с начального периода русского книгопечатания. Поэтому непонятный термин «штанба», соответствующий итальянскому термину stampa (печать), и появился в послесловиях книг Московского печатного двора.

Конечно, это утверждение, что навыки нашего книгопечатания пришли с юга, из Сербии, а при ее посредстве из Италии (Венеции), не означает, что на начальном русском книгопечатании не сказались другие влияния, в том числе и немецкие. Однако нельзя не пожалеть о том, что, отыскивая различного рода влияния, оказанные на начальное русское книгопечатание, наши исследователи пропустили в первую очередь ту страну, где зародилось славянское кирилловское книгопечатание, то есть Польшу. До сих пор не приведены сравнения с многочисленными польскими изданиями, хотя в польских печатных книгах XVI в. мы можем и должны в первую очередь искать образцы тех печатных украшений, которые вошли в обиход начального русского книгопечатания.

Как известно, деятельность московских первопечатников Ивана Федорова и Петра Мстиславца продолжалась недолго. Но нельзя пройти мимо того знаменательного факта, что и Иван Федоров, и Петр Мстиславец с самого начала своей деятельности не были простыми техническими работниками, а состояли также своего рода и редакторами, и «справщиками» изданных ими книг.

Иван Федоров сам называл себя «Москвитином». Прозвание Федоров – это его отчество, так как простые люди в то время обычно не имели фамилии, а называли себя по отцу.

Петр Мстиславец, судя по его прозвищу, происходил из города Мстиславля на Смоленщине. Впоследствии свою деятельность он и сосредоточил в Белоруссии. Его издания стали выходить в Вильне (Вильнюсе), тогдашней столице Литовского великого княжества, где значительную часть населения составляли белорусы.

Очень скупо говорят о первопечатниках послесловия выпущенных книг. Но из последующего мы узнаем некоторые детали, относящиеся к жизни Ивана Федорова. Сам он себя называет дьяконом церкви Николы Гостунского в Кремле. Эта церковь была построена в XVI в. и оказалась своеобразным центром, вокруг которого группировался особый церковный причт. В ней происходил и Собор 1553 г., направленный против московских еретиков. Дьякон Гостунской церкви, таким образом, принимал какое—то участие в этом Соборе и тем самым связывал себя с московским духовенством, приближенным к митрополиту.