Приговор - Отохико Кага

— Да ну? — Фудзии несколько секунд сверлил Коно глазами, потом повернулся к Катакири и принял оборонительную позу: — Вообще-то я тоже немного занимаюсь дзэн и не собираюсь никого лишать свободы вероисповедования. Речь идёт вовсе не о том. В тюрьме запрещается шуметь, а твой чудовищно громкий голос нарушает покой твоих соседей.

— Начальник! — Коно явно раздражало, что его игнорируют. — Если уж говорить о шуме, то как насчёт вертолёта, который тут летал? Он мешал нам заниматься спортом, нарушал конфиденциальность и не давал возможности разговаривать. Этот вертолёт, по-вашему, что, не нарушал наш покой?

— Можешь не беспокоиться, — улыбнулся Фудзии, — мы уже позвонили в редакцию газеты, которая прислала этот вертолёт, и выразили протест. Вот увидите, больше он не прилетит.

— Так он всё-таки из газеты? — протянул Андо. — Репортёришки собирают материал? Может, фотографировали место, где проходил пикет. А может, и впрямь снимали, как Коно тут занимается спортом. Ха-ха, вот занятно-то!

— Следующий ты, Сюкити Андо. По факту твоего непристойного поведения будет проведено расследование. Похоже, что суть дела ты уже изложил надзирателю Нихэю. Ты, кажется, говорил, что тебя подучил Карасава?

— Но вы ведь со мной ещё не закончили, — прервал его Катакири. — Я читал сутру в разрешённое время, и мне неприятно, что этого не признают. Вы бы спросили у старого начальника, всё и прояснилось бы.

— Ну, о тебе мы поговорим позже, в зоне. Давай, выходи.

Два надзирателя выхватили упирающегося Катакири из шеренги и поставили рядом с Тамэдзиро. Катакири что-то бормотал, как видно недовольный тем, что его не выслушали.

— Митио Карасава. — И Фудзии сделал шаг в сторону Карасавы, который всё ещё стоял с Коно в центре площадки. Чутко уловив его движение, Карасава развернулся всем телом, и они стали друг против друга на расстоянии примерно трёх метров, как дуэлянты. Оба были высокого роста и прекрасного телосложения, только Фудзии щеголял короткой спортивной стрижкой и прекрасным загаром, а под лохматой, нечёсаной шевелюрой Карасавы скрывалось бледное лицо заключённого.

— Эй ты, — приступил к делу Фудзии. — Ты тут давеча радовал всех своими заумными разглагольствованиями о том, что изучаешь сексуальную ориентацию надзирателя Нихэя. Изложи то же самое ещё раз, только в более доступной форме.

— Ничего заумного тут нет, — мягко ответил Карасава. — Просто если подтвердятся гомосексуальные наклонности надзирателя Нихэя, это принесёт большую пользу нашему движению. Это факт.

— Я не об этом. — И Фудзии впился глазами в лицо Карасавы, пытаясь сквозь нависшую чёлку поймать его взгляд. — Я хочу знать, можно ли на основании одного поцелуя судить о сексуальной ориентации надзирателя Нихэя?

— Да тут и говорить нечего. Андо, доложи о результатах!

— Ха-ха-ха, ну вот ещё! Не хочется обижать начальника. Ладно, скажу. В общем, встал у него. Вдруг раз — и встал. Пока я его целовал. Ха-ха-ха…

— Хватит чушь молоть! — просипел Нихэй.

— Ничего не чушь. Когда я сначала потрогал, он был мягонький такой. А перед тем как отскочить, ещё раз потрогал, а он — твёрдый, как камень. Ха-ха-ха.

— Ладно, всё ясно. — Отодвинув выскочившего вперёд разъярённого Нихэя, Фудзии снова обернулся к Карасаве и, не отрывая взгляда от того места, где должны были находиться его глаза, сказал: — А, собственно, какую пользу может ваше движение извлечь из того факта, что он гомосексуалист? Не объяснишь мне, в чём тут дело?

— Я уже говорил. Надзиратели принадлежат к классу буржуазии, классу эксплуататоров. Если окажется, что единственным человеческим качеством, оставшимся у надзирателя, является любовь к мужчинам, мы сможем использовать это для осуществления подрывной деятельности. Человеческие слабости — самое уязвимое место любого члена вашей могущественной организации. Короче, если число смазливых мальчишек будет равно числу надзирателей, тюрьма как орудие классового угнетения прекратит своё существование.

— Опасно примитивный и при этом совершенно фантастический ход мыслей. Ты исходишь из ошибочной предпосылки. Во-первых, ты считаешь, что надзиратели лишены человечности. Это твоя первая ошибка. И вторая — качества, присущие одному конкретному надзирателю, ты распространяешь на всех надзирателей в целом. Единичное выдаёшь за общее и на этом основании делаешь примитивный и совершенно фантастический вывод. На таких хрупких построениях революцию не совершишь.

— А в ваших рассуждениях всё поставлено с ног на голову. Во-первых, работа надзирателей по самой природе своей предполагает гомосексуальные наклонности. Этого вы не можете отрицать, ибо это неоспоримый факт. А операция по установлению гомосексуальных наклонностей отдельно взятого надзирателя — разумеется, мелочь. Кстати, я могу привести сколько угодно примеров, подтверждающих это положение. Во всех странах мира обслуживание заключённых поручается надзирателям одного с ними пола. Позволю себе употребить именно это слово, потому что с нашей точки зрения надзиратели осуществляют не контроль, а обслуживание, я бы назвал их сервисной службой. Почему для такой работы выбираются люди одного с заключёнными пола? А потому, что власть имущих страшит в первую очередь разнополая любовь. Вы, надзиратели, к сожалению, не пользуетесь достаточным доверием со стороны своих нанимателей, то бишь власть имущих. И они правы, полагая, что вся ваша тюремная структура развалится, ежели заключённые будут рассматриваться надзирателями как возможный объект для сексуальных домогательств. Этого ни в коем случае нельзя допустить — вот предпосылка, на которой зиждется тюремный уклад. Но власти упустили из виду, что человек может рассматривать как объект для сексуальных домогательств существо одного с ним пола. И это упущение, на мой взгляд, серьёзнейшее. Начать с того, что многие идут в надзиратели, уже имея гомосексуальные наклонности, а некоторые — и таких тоже немало — открывают для себя прелесть однополой любви в результате постоянного общения с людьми одного с ними пола. Здесь, в тюрьме, я имел возможность видеть множество подобных примеров.

Вы согласны? Надзиратель Нихэй всего лишь один из многих, мы просто воспользовались возможностью продемонстрировать — то что верно в одном частном случае, верно и во всех остальных.

— А язык у тебя хорошо подвешен. — Фудзии не скрывал изумления. — Но то, что ты говоришь, ничего не доказывает. Фантазии, сдобренные искусственными логическими построениями, не более. Ну ладно, мотивы мотивами, но то, что Сюкити Андо нарушил дисциплину своими бесстыдными действиями, это очевидно. Ведь ты, Андо, подтверждаешь, что трогал надзирателя Нихэя за это самое место?

— Трогал, — ответил Андо, расплываясь в улыбке. — Всё точно, встал моментально, твёрдый, как камень. Правда ведь, начальник?

— Брехня! — возразил Нихэй. — Грязная скотина!

— Да вы что, начальник, что вы это такое говорите? Вам ведь было приятно, когда я вас целовал. Уж я-то знаю. Всегда чувствуешь — в удовольствие это или нет. А вам явно было очень даже приятно.

— Хватит, замолчи, — прикрикнул на него Фудзии. — Давайте его сюда.

Два надзирателя вывели Андо и поставили рядом с Тамэдзиро и Катакири. Когда по приказу Фудзии конвойные повели их к зданию, вдруг раздался крик Коно.

— Эй, начальник, а я как же? Меня-то почему не взяли?

— Заткнись! — прикрикнул Карасава, похлопав Коно по плечу. — Ты что, не понимаешь? У этих подонков есть причины не затевать расследование по нашему поводу здесь, у всех на глазах.

Коно затряс седыми вихрами, напоминающими рога средневекового шлема, и потёр руки.

— Но как же, товарищ, не воспользоваться случаем? Когда ещё представится такая возможность разоблачить логику этих мерзавцев, логику угнетения, репрессий, насилия и вскрыть её противоречия! Давай я это сделаю, ну!

Коно бросился вдогонку за удаляющимся конвоем и, догнав его, размахнулся, чтобы ударить надзирателя Нихэя по голове. Но тот был начеку: резко повернувшись, отстранился, и Коно промазал. Не устояв на ногах, он повалился на землю, Нихэй подскочил к нему, тут же подоспел Фудзии и схватил Коно за руку, уже занесённую для удара. Перевес сил был явно на стороне надзирателей, и это всё решило. Нихэй поднял с земли Коно, у которого из носа текла кровь, а Фудзии проворно защёлкнул на его запястьях наручники.

Железная дверь захлопнулась. На площадке остались двое охранников, Такэо, Карасава и Какиути.

Тёплый ветер окутывал их своим прозрачным одеялом, на снегу плясали солнечные блики. Издалека доносился привычный городской шум, но почему-то казалось, что на площадке царит мёртвая тишина. То, что несколько минут назад произошло перед их глазами, слишком напоминало фарс. Да и трудно было представить себе более странную процессию: впереди, гордо выпятив грудь и не обращая внимания на тычки надзирателей, шагал Коно, за ним, словно акробат перед очередным трюком, подпрыгивал Тамэдзиро, следом шёл Катакири в чёрном кимоно, с молитвенно сложенными руками, завершал шествие Андо, похохатывающий и то и дело пожимающий на французский манер плечами, — привычка, приобретённая им ещё в миссионерской школе…