Приговор - Отохико Кага

— Что же это такое было, а? — спросил Такэо и невольно прыснул. Вслед за ним засмеялся и Карасава.

— Да, непонятно, что на них нашло.

Карасава сел на скамейку, Какиути и Такэо устроились по бокам.

— Весна на носу, вот все и тронулись. Я сам немного не в себе, но эти, похоже, совсем спятили. — Его завешенное чёлкой лицо расплылось в улыбке.

— Тебе повезло, тебя они не тронули. А ведь главным-то зачинщиком был всё-таки ты, — понизив голос, так чтобы не услышал надзиратель, сказал Такэо.

— Обычное дело. Начинают всегда с кого-то другого, а меня оставляют напоследок. Взять хоть суд. Сначала судили рядовых партийцев, а потом взялись за меня, но в конечном счёте только я один и получил смертный приговор.

— Эти тоже тебя побаиваются. Сначала они займутся остальными, постараются выведать у них все подробности, учинят строгий допрос Коно, а потом, собрав достаточное количество косвенных улик, примутся за тебя. Так что готовься. Наш зонный уж если кого возьмёт на заметку, так не отстанет. Однажды, лет пятнадцать тому назад, мой сосед совершил побег. Перепилил решётки ленточной пилой и с концами. Фудзии тогда ещё не был старшим надзирателем. Так вот, он забрал себе в голову, что без меня тут не обошлось. Отсадил меня в следственный изолятор и донимал допросами с утра до вечера. Подозревал, что пилу мне передал мой духовник.

— Но ведь на самом-то деле так оно и было?

— Это ещё почему? — удивился Такэо.

— Потому что если кто и может передать такую вещь заключённому, то только духовник.

— Да ты что! Я тут был ни при чём.

— Ну, ни при чём так ни при чём. — И Карасава легонько похлопал Такэо по колену. — А жаль, было бы замечательно, если бы именно ты был при чём.

— Уж извини, что не оправдал твоих ожиданий. У меня нет ни малейшего желания нарушать дисциплину. В этом — наше с тобой различие.

— Отнюдь. Я тоже не нарушаю дисциплину. Но если на что-то решусь, то сделаю это так, что комар носа не подточит.

— К примеру, побег?

— Да. Никому и во сне не приснится, как именно я это сделаю. Да у меня в общем всё уже и готово. Рассказать?

— Уволь, — резко ответил Такэо. — У меня нет никакого желания становиться твоим сообщником.

— Хочу задать тебе странный вопрос. Ты что, полностью согласен со своим приговором?

— Конечно. Я согласился со всеми предъявленными мне обвинениями и отказался обжаловать решение суда. Всякие там жалобы и апелляции я писал под нажимом матери и адвоката, а вовсе не по своей воле.

— Неужели? Именно в этом и заключается принципиальное различие между нами. Я отказываюсь признавать правомерность судебных процессов, этих фарсов, разыгрываемых буржуазным правительством. А уж смертные приговоры, которые выносят эти сволочи, вообще фикция от начала до конца. Другое дело — революционные суды Линча, которые я вершил лично, и расправа над партийцами во имя искоренения добра — они-то и являются высшим проявлением справедливости.

— Значит, ты против смертной казни?

— Почему же? Я ведь убеждённый сторонник радикальных методов, таких, как убийство. И считаю, что смертная казнь — мера, продиктованная крайней необходимостью, и отказываться от неё нельзя.

— Странно, в этом мы с тобой тоже расходимся. Я убеждённый противник смертной казни, хотя с мыслью о собственной казни готов смириться как с неизбежным. Когда убивают убийцу, это в конечном счёте приводит только к тому, что погибает не один человек, а двое. Получается двойное убийство, ничего более.

— Забавно! Но тогда ты должен начать последовательную борьбу с самой системой смертных казней, вскрывая существующие в ней противоречия. При этом лучшая тактика — настаивать на несправедливости собственного смертного приговора. Твои размышления носят антиномический характер.

— Почему же? Взять хотя бы твой случай… Ты ведь не отрицаешь — за то, что ты совершил, в соответствии с нынешним законодательством полагается наказание в виде смертной казни, так? Не признавать при этом всех вытекающих отсюда реальных последствий — всё равно что цепляться за недосмотренный сон. Скорее антиномическими являются положения, выдвинутые тобой, ведь, настаивая на несправедливости собственного смертного приговора, ты утверждаешь необходимость смертной казни, как таковой.

— Не вали всё в одну кучу! — мягко попенял ему Карасава. — Да, смертную казнь в её современном виде я отрицаю, но смертную казнь будущего общества приветствую. И против собственной казни я про тестую только на том основании, что мой смертный приговор вынесен современным обществом.

— Да-а… — ухмыльнулся Такэо, — получается, что мы с тобой мыслим примерно одинаково. Я согласен с необходимостью смертной казни по отношению к лицам определённой категории, но не признаю её как принцип. А сам я по воле случая как раз и вхожу в эту категорию.

— А что это за лица определённой категории? — подозрительно осведомился Карасава. — Тут попахивает привилегированным сословием.

— Напротив, — Такэо опустил голову. — Я имею в виду тех несчастных, для которых смертная казнь — спасение. Если бы мне не вынесли смертный приговор, я бы не узнал самого главного в жизни. То есть я нынешний целиком и полностью — продукт смертного приговора.

— Снова попахивает привилегиями. — И Карасава рассыпал в пронизанном солнечным светом воздухе дребезжащий смех. — «Я нынешний» — это звучит гордо.

— Да нет, как раз наоборот. Просто я глубоко осознал свою греховность и готов понести ответственность за содеянное. — И Такэо прикрыл глаза. Веки ощутили тяжесть солнечного света. Вдруг перед глазами всплыло стихотворение, сложенное одним поэтом-смертником.

СолнцуХрабро ладони греховныеПодставляю.Быть может, вместе со смертьюПрощенье придёт ко мне…

Тот человек тоже боялся солнечных лучей. А я лишил жизни себе подобного. Руки мои обагрены кровью, и эту кровь не смоет даже смерть на эшафоте. Более того, если бы я не убил, это ничего бы не изменило — потенциально я уже был убийцей…

— Говоришь, прочёл Библию от корки до корки? А помнишь ты, к примеру, 20-й отрывок из 5-й главы Послания к Римлянам? Там, где говорится: «Закон же пришёл после, и таким образом умножилось преступление»?

— Нет, не помню. Я читал слишком быстро.

— А жаль. Это место имеет непосредственное отношение к нашему сегодняшнему разговору. Следующая фраза: «А когда умножился грех, стала преизобиловать благодать». На самом деле? именно благодаря смертному приговору я понял, что такое грех. Смерть приблизилась неотвратимо, я вдруг ощутил на себе её дыхание. Раньше я не испытывал ничего подобного. А потом вдруг понял, что никогда не был сам по себе. Именно тогда в моё сознание и проникло представление об убийстве как о грехе.

— Но ведь такую простую вещь можно понять и не будучи приговорённым в смертной казни.

— Ты считаешь? — Такэо с сомнением посмотрел на мощные колени и ляжки Карасавы. — Значит, в твоём случае смертный приговор не стал поводом для новых терзаний?

Карасава, не отвечая, поднялся и пошёл прочь. Он шагал, заложив руки за спину, погруженный в свои мысли, нелепая, одинокая фигура, словно пытающаяся догнать собственную тень. «Наверняка и его терзают сомнения, — подумал Такэо. — Просто он не отдаёт себе в этом отчёта или же старается гнать их от себя».

С ослепительно-синего неба на него смотрел широко раскрытый глаз солнца. Когда-то этот глаз впивался в мальчика, решившего покончить с собой на холме Тэндзин, он же после смерти патера Шома ярко светил сквозь закатные облака, а теперь струил на землю сверкающие слёзы-лучи. Вдруг из потока слёз выплеснулась фраза из Псалтыри, она вонзилась в сердце Такэо, натолкнулась на Карасаву и повисла в воздухе светящейся неподвижной строкой: «У тебя исчислены мои скитания; положи слёзы мои в сосуд у Тебя, — не в книге ли они Твоей?»

— Мне кажется, его что-то мучает, — неожиданно сказал Такэо, обращаясь к Какиути.

— А? Да, похоже на то… — Вид у Какиути был растерянный, словно его неожиданно вырвали из сна.

— Его терзают вопросы, на которые не так просто ответить, — каков загробный мир, что такое воскресение, откуда проистекает зло… Чего-то ему недостаёт. Не могу понять, чего именно.

— Может, любви? — тихонько сказал Какиути, и лицо его порозовело от смущения.

— А ведь, наверное, ты прав, — пробормотал Такэо. Он был поражён проницательностью Какиути: пожалуй, тот попал в самую точку. Значит, этот тщедушный плотник, такой незаметный, малообщительный, чаще всего тихонько сидящий где-нибудь в уголке, вовсе не так уж ничего не замечает вокруг.

— Ну, если Карасаве не хватает любви, — сказал Такэо, — то Коно её тем более не хватает.