Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р. - Павел Фокин

Петражицкий был худощавый блондин с весьма невыразительной наружностью. И в то же время от него исходила огромная моральная и духовная сила. Влияние его воззрений было столь велико, что возвращение к взглядам на право и мораль, которых ты придерживался до знакомства с его теорией, становилось практически невозможным. Для студентов, привыкших к банальным рассуждениям о праве и морали, его теории казались настолько необычными, что лекции его приходилось проводить в большом зале заседаний, рассчитанном по крайней мере на тысячу студентов» (А. Керенский. Россия на историческом повороте).

«Маленький, щупленький, похожий на комарика, с белобрысыми усиками, с незначительным личиком, Петражицкий проходил через думское торжище как будто ни на что не обращая внимания, осторожно, незаметно, как птичка пробирается по камушкам через ручей. Только легкая, умная улыбка и спокойный, пристальный взгляд выдавали Петражицкого. Он все замечал, все взвешивал, неустанно наблюдал людей, на понимании которых построил свои юридические теории. И над многим посмеивался. Во фракции он всех внимательно выслушивал, потом высоким, тонким голоском высказывал свои соображения, всегда оригинальные, независимые, освещавшие вопрос с новой, неожиданной и важной стороны. Говорил он тихо, просто, скрашивая речь тонкой иронией. У него был сильный польский акцент. Он строил фразы не совсем по-русски, приставлял русские окончания к иностранным словам, которые употреблял в большом изобилии. Это придавало его речам оттенок заморской щеголеватости, вполне для него естественной.

По складу ума, проницательного и уравновешенного, Петражицкий был противником крайностей. Они шли вразрез с его мышлением, по элегантной своей четкости сходным с мышлением математика. То, что кабинетный ученый с таким требовательным умом согласился стать политиком, показывает, как широко захватило освободительное движение людей самого разнообразного склада. Петражицкий был правовед и поляк. Русское освободительное движение боролось за правовое государство, и государственник Петражицкий счел своей обязанностью стать в его ряды. Партия народной свободы включала в свою программу автономию Польши, и поляк Петражицкий счел своей обязанностью в нее войти. Тем более что кадетское правовое сознание было ему близко, родственно» (А. Тыркова-Вильямс. То, чего больше не будет).

ПЕТРОВ Григорий Спиридонович

Публицист, проповедник. Священник, в 1908 лишен сана. Публикации в журналах «Церковный вестник», «Кругозор», «Русское слово» и др. С 1895 – сотрудник журнала «Вестник трезвости»; в 1900–1901 – фактический редактор и автор журнала «Друг трезвости». Повесть «Затейник» (СПб., 1904). Книга «Евангелие как основа жизни» (СПб., 1898). Сборники публицистических статей и лекций «Долой пьянство!» (М., 1901), «Апостолы трезвости» (СПб., 1903), «К свету!» (М., 1901), «Зерна добра» (М., 1901), «Школа и жизнь» (СПб., 1902), «Люди-братья» (СПб., 1903), «Лампа Аладина» (2-е изд. СПб., 1905), «Церковь и общество» (СПб., 1906), «Камо грядеши?» (СПб., 1907), «Думы и впечатления» (СПб., 1907) и др. С 1920 – за границей.

«Григорий Спиридонович Петров ввел новшество – по окончании богослужения он стал обращаться к прихожанам с проповедью. Его устные выступления (он был превосходный оратор), так же как и многочисленные брошюры под общим названием „Евангелие как основа жизни“, являлись религиозно-нравственными рассуждениями о вере как о моральной догме. Слова Христа „люби ближнего, как самого себя“ были основным содержанием его проповедей, в которых он доказывал, что истинно верующий в Христа только тот, кто жертвует всем для служения обездоленному „меньшому брату“. Это была очень умело прикрытая религиозно-нравственными рассуждениями проповедь христианского социализма. Однако невежественное высшее духовенство до времени этого не распознало. Выступления священника Григория Петрова пользовались большим успехом у всех слоев столичного общества. Интересовалась ими и интеллигенция, ходила на его особые собеседования и учащаяся молодежь.

В окнах всех крупных эстампных магазинов красовался большой портрет, на котором Григорий Петров был изображен стоящим во весь рост, с правой рукой на наперсном кресте и глазами, поднятыми горе. Он был красив, и портрет выглядел очень живописно» (М. Куприна-Иорданская. Годы молодости).

«Григорий Петров ожидает, когда Серафим Саровский начнет сотрудничать у него в „Божией правде“ (газетка в Москве)» (В. Розанов. Мимолетное. 1914).

«Он был коротко, – в пределах, терпимых каноническими узаконениями и обычаями, – острижен, и в таковых же пределах, как мне кажется, стремился остричь требник…о. Петров был очень живописен, со своими коротко остриженными волосами, в тонкого и хорошего сукна рясе. Когда я позже видел его в пиджаке, то он казался утратившим значительную долю авантажности. Таким я его встречал в Берлине и потом в Петербурге, уже после исторжения из особого рода. У него был черный ньюфаундленд такого огромного роста, какой мне никогда не попадался. Я спросил о. Петрова, как смотрят духовные власти на такого рода собак, и не находят ли в них мирского соблазна.

– Я на улице с собакой опасаюсь показываться, – ответствовал он, уклоняясь от прямого ответа» (А. Кугель. Листья с дерева).

Григорий Петров

«Похож на солидного старшего приказчика в хорошем бакалейном магазине или на буфетчика в тихом, степенном трактире, куда большие купцы уходят из лавок чаевничать и за чайком вершить стотысячные сделки.

Это – когда-то и в ту пору еще совсем недавно – чуть не самый популярный человек в России: расстриженный священник, или, как зовет его Лопатин, „распоп“, свободомысленный Григорий Спиридонович Петров, затем в миру публицист „Русского слова“ и автор неисчислимых учительных брошюр. Расходясь в десятках тысяч экземпляров, они засыпали Петрова золотом, которое, через добрые руки его, переливалось в широчайшую благотворительность. Человек видный и внушительный, хотя, сняв рясу, он потерял много былой картинности. Выявилось „спинжаком“ кулацкое происхождение (он до духовного звания был мелким лавочником) – кабы ему сапоги бутылками да штаны заправить в голенища, то – и прямо за стойку. И только удивительные, бледно-фиолетовые глаза, полные ищущей думы, грустно вдохновенные и немножко как бы безумные, словно у пророка, ожидающего „гласа Божьего“, говорили о натуре необыкновенной, глубокой, владеющей даром родниться со всяким чужим горем и властным глаголом жечь сердца людей» (А. Амфитеатров. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих).