Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р. - Павел Фокин

Он не умел обуздывать и прятать свои взгляды и мнения: они так и лезли из него, – казалось, что мысли пышут у него даже из ноздрей и ушей. Он был запальчивым разговорщиком, доходившим иной раз прямо до какого-то экстаза. Жаль только, что его путь к экстазу проходил по задворкам, мимо выгребной ямы.

…Самоуверенное „я“ очень заметно выпирало из Петрова-Водкина, но это было интересное „я“ – особенно в тех случаях, когда оно оставалось в кругу профессиональных вопросов» (Э. Голлербах. Встречи и впечатления).

ПЕТРОВСКАЯ Нина Ивановна

Прозаик, переводчица, мемуаристка. Публикации в журналах «Весы», «Перевал», «Золотое руно», «Новая жизнь», «Русская мысль», в альманахе «Гриф». Жена издателя С. Соколова (Кречетова). Прототип Ренаты – героини романа В. Брюсова «Огненный ангел». Покончила с собой.

«Рядом с ним [В. Я. Брюсовым. – Сост.] была молодая женщина, внешность которой нельзя было определить ни в положительном, ни в отрицательном смысле: до такой степени ее лицо сливалось со всеми особенностями фигуры, платья, манеры держаться. Все было несколько искусственное, принужденное, чувствовалось, что в другой обстановке она другая. Вся в черном, в черных шведских перчатках, с начесанными на виски черными волосами, она была, так сказать, одного цвета. Все в целом грубоватое и чувственное, но не дурного стиля. „Русская Кармен“ назвал ее кто-то. Не знаю, удачно ли было это название. Это была Нина Петровская, жена присяжного поверенного С. Соколова, издателя „Грифа“ и поэта» (К. Локс. Повесть об одном десятилетии).

«Нину Петровскую я знал двадцать шесть лет, видел доброй и злой, податливой и упрямой, трусливой и смелой, послушной и своевольной, правдивой и лживой. Одно было неизменно: и в доброте, и в злобе, и в правде, и во лжи – всегда, во всем хотела она доходить до конца, до предела, до полноты, и от других требовала того же. „Все или ничего“ могло быть ее девизом. Это ее и сгубило. Но это в ней не само собой зародилось, а было привито эпохой.

…Петровская не была хороша собой. Но в 1903 году она была молода – это много. Была „довольно умна“, как сказал Блок, была „чувствительна“, как сказали бы о ней, живи она столетием раньше. Главное же – очень умела „попадать в тон“. Она тотчас стала объектом любвей.

Первым влюбился в нее поэт, влюблявшийся просто во всех без изъятия [Андрей Белый. – Сост.]. Он предложил ей любовь стремительную и испепеляющую. Отказаться было никак невозможно: тут действовало и польщенное самолюбие (поэт становился знаменитостью), и страх оказаться провинциалкой, и главное – уже воспринятое учение о „мигах“. Пора было начать „переживать“. Она уверила себя, что тоже влюблена. Первый роман сверкнул и погас, оставив в ее душе неприятный осадок – нечто вроде похмелья. Нина решила „очистить душу“, в самом деле несколько уже оскверненную поэтовым „оргиазмом“. Она отреклась от „греха“, облачилась в черное платье, каялась. В сущности, каяться следовало. Но это было более „переживанием покаяния“, чем покаянием подлинным.

…О, если бы он просто разлюбил, просто изменил! Но он не разлюбил, а он „бежал от соблазна“. Он бежал от Нины, чтобы ее слишком земная любовь не пятнала его чистых риз. Он бежал от нее, чтобы еще ослепительнее сиять перед другой, у которой имя и отчество и даже имя материтак складывались, что было символически очевидно: она – предвестница Жены, облеченной в Солнце. А к Нине ходили его друзья, шепелявые, колченогие мистики, – укорять, обличать, оскорблять: „Сударыня, вы нам чуть не осквернили пророка! Вы отбиваете рыцарей у Жены! Вы играете очень темную роль! Вас инспирирует Зверь, выходящий из бездны“.

…Тем временем Нина оказалась брошенной да еще оскорбленной. Слишком понятно, что, как многие брошенные женщины, она захотела разом и отомстить Белому, и вернуть его. Но вся история, раз попав в „символическое измерение“, продолжала и развиваться в нем же.

Осенью 1904 года я однажды случайно сказал Брюсову, что нахожу в Нине много хорошего.

– Вот как? – отрезал он. – Что же, она хорошая хозяйка?

Он подчеркнуто не замечал ее. Но тотчас переменился, как наметился ее разрыв с Белым, потому что по своему положению не мог оставаться нейтральным.

Он был представителем демонизма. Ему полагалось перед Женой, облеченной в Солнце, „томиться и скрежетать“. Следственно, теперь Нина, ее соперница, из „хорошей хозяйки“ превращалась в нечто значительное, облекалась демоническим ореолом. Он предложил ей союз – против Белого. Союз тотчас же был закреплен взаимной любовью. Опять же, все это очень понятно и жизненно: так часто бывает. Понятно, что Брюсов ее по-своему полюбил, понятно, что и она невольно искала в нем утешения, утоления затронутой гордости, а в союзе с ним – способа „отомстить“ Белому.

Брюсов в ту пору занимался оккультизмом, спиритизмом, черной магией, – не веруя, вероятно, во все это по существу, но веруя в сами занятия, как в жест, выражающий определенное душевное движение. Думаю, что и Нина относилась к этому точно так же. Вряд ли верила она, что ее магические опыты под руководством Брюсова в самом деле вернут ей любовь Белого. Но она переживала это как подлинный союз с дьяволом. Она хотела верить в свое ведовство. Она была истеричкой, и это, быть может, особенно привлекало Брюсова: из новейших научных источников (он всегда уважал науку) он ведь знал, что в „великий век ведовства“ ведьмами почитались и сами себя почитали – истерички. Если ведьмы XVI столетия „в свете науки“ оказались истеричками, то в XX веке Брюсову стоило попытаться превратить истеричку в ведьму.

Впрочем, не слишком доверяя магии, Нина пыталась прибегнуть и к другим средствам. Весной 1905 года в Малой аудитории Политехнического музея Белый читал лекцию. В антракте Нина Петровская подошла к нему и выстрелила из браунинга в упор. Револьвер дал осечку: его тут же выхватили из ее рук. Замечательно, что второго покушения она не совершала.

…То, что для Нины стало средоточием жизни, было для Брюсова очередной серией „мигов“. Когда все вытекающие из данного положения эмоции были извлечены, его потянуло к перу. В романе „Огненный Ангел“, с известной условностью, он изобразил всю историю, под именем графа Генриха представив Андрея Белого, под именем Ренаты – Нину Петровскую, а под именем Рупрехта – самого себя.

В романе Брюсов разрубил все узлы отношений между действующими лицами. Он придумал развязку и подписал „конец“ под историей Ренаты раньше, чем легшая в основу романа жизненная коллизия разрешилась в действительности. Со смертью Ренаты не умерла Нина Петровская, для которой, напротив, роман безнадежно затягивался. То, что для Нины еще было жизнью, для Брюсова стало использованным сюжетом. Ему тягостно было бесконечно переживать все одни и те же главы. Все больше он стал отдаляться от Нины. Стал заводить новые любовные истории, менее трагические. Стал все больше уделять времени литературным делам и всевозможным заседаниям, до которых был великий охотник. Отчасти его потянуло даже к домашнему очагу (он был женат).