Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская

Аркадий. У меня другая специальность. А врачи пусть лечат.

Николай Тимофеевич. Молодо-зелено — «пусть лечат!» А знать ты хотя бы должен, вылечат тебя или нет? Или ты как слепой котенок в бочке с водой утопнешь? Нет, ты в самом деле не понимаешь, что тебе за рентген сегодня сделали?

Тетя Дуся. Молодежь! Все талдычат: грамотеи, анженеры.

Николай Тимофеевич (хохочет). А ну-ка, тетя Дуся, растолкуйте этому «анженеру»!

Тетя Дуся. А что тут растолковывать. Ходь сюды, я тебе для понятливости нарисую. Значит, так. Иметь должон человек пару легких. По рентгену видать, что у тебя на каждом легком по дырке есть — с крупное яйцо. Так?

Николай Тимофеевич. Правильно.

Тетя Дуся. И пилюли не лечут — припоздал к дохторам. Спохватился, коли глядь — кровь горлом идеть. Так?

Аркадий. Так.

Тетя Дуся. А теперича слухай дале. На кажном легком две пары исподнего надето — плеврой зовутся. Ну, хошь пленкой ее считай — как мешочки целлофановые. Иглу туды засунуть, воздуху под ребра между плеврами накачають через иглу. Дырявые легкие твои ужимають — дырки, хошь не хошь, слиплись и, знамо дело, заживають.

Николай Тимофеевич. Или не заживают.

Тетя Дуся. А коли не заживають, так резать легкие будуть.

Николай Тимофеевич. Все точно, тетя Дуся, не профессор — академик!

Тетя Дуся. Как есть по-ученому. Пнев… пневматрас.

Николай Тимофеевич (хохочет). «Пневматрас!» Что в переводе с ученого означает «пневматоракс» или «поддувание».

Тетя Дуся. А уж опосля, коли дырки заживуть, начинается распускание.

Николай Тимофеевич. Перестанут поддувать, воздух постепенно рассосется, исчезнет — это и есть «распускание пневматоракса». И вот, когда легкие расправились, вдруг окажется: дырки наши с тобой так и не зажили.

Аркадий. Еще поддуют.

Николай Тимофеевич. В том-то и дело, что не поддуют! Как только воздуха между слоями плевры не стало, они срослись намертво. Поминай как звали. Некуда воздуха накачивать. Все. Сегодняшний рентген как раз-то и покажет, зажили наши дырки-каверны или нет.

Аркадий. Ясно.

Николай Тимофеевич. Если да, твое счастье — живи! Если нет — ничего больше с нашими прохудившимися легкими сделать нельзя.

Тетя Дуся. Чаво уж там нельзя! Усё дохтора могуть. Я ж поясняю: резать тады будуть. Беспременно гнилой шмат отрежуть, и здоров будешь! (Уходит.)

Николай Тимофеевич. К сожалению, брат Аркадий, у нас с тобой особый случай: удалить часть легкого — как говорят врачи, частичную резекцию сделать — нельзя: дырки — у самых корней легких, не вырежешь. (Внимательно посмотрел на Аркадия.) Ну как?

Аркадий. Ясно.

Николай Тимофеевич. Выходит, что мы с тобой, брат Аркаша, сейчас в камере смертников сидим и ждем приговора — наутро его произнесут. Боишься?

Аркадий. Конечно страшно.

Большая пауза. Во время этих пауз, которых с этого момента будет много в их небыстром разговоре, больные смотрят в коридор на лежащего на высоких носилках покойника.

Николай Тимофеевич. А знаешь, что я думаю, брат Аркаша? Черт с ней, с этой тощей, безносой бабой. Значит, судьба. Хотя тебе-то, конечно, страшно — еще молодой. Ты где работаешь?

Аркадий. В НИИ электроники.

Николай Тимофеевич. Как там у тебя, все в порядке?

Аркадий. Не совсем.

Николай Тимофеевич. Что так? Институтские представления с действительностью не стыкуются? Ничего, перемелется, все с этого начинали.

Аркадий. Да не в этом дело. Шеф у меня, знаете, старых правил человек. «Самых честных правил», но старых, как дядя у Евгения.

Николай Тимофеевич. У какого Евгения?

Аркадий. Ну, у Онегина. В школе проходили?

Николай Тимофеевич. Онегина, конечно, помню, а дядю его подзабыл. Я ведь в основном рекламации, калькуляции да отчеты в своей жизни читаю. Вот если погонят на пенсию, наверстаю упущенное. (Пауза.) А вообще, больше современное люблю. Но все равно вспомним, когда будем на заслуженном отдыхе. (Пауза.) Так что у тебя с этим дядей Евгения?

Аркадий. Да как объяснить… Существует мой шеф в начале века. А век уже к концу подходит. Тут все как в том анекдоте. Не слышали? Ну, выходит из леса чудак с длиннющей бородой, спрашивает прохожего: «Скажи, парень, что, война уже кончилась?» Тот отвечает: «Сорок лет назад». Бородач плюнул в сердцах: «О, черт, а я все поезда под откос пускаю!» (Смеются. Потом пауза.) Так вот, мой шеф все поезда под откос пускает. Мы с ребятами еще два года назад принципиально новую разработку сделали. Роскошный телевизор получился — «Икар». Где там! Затерли, обхихикали, «фирмачами» обозвали.

Николай Тимофеевич. «Фирмачами»?

Аркадий. Ну да. Да таким же телевизорам цены не будет: надежность отличная, экран огромный можно будет устроить, производство автоматизируется элементарно. Ежу ясно, что это техника будущего. Вот в Японии, говорят, такие телевизоры уже как коврики на стенку вешают. Шеф говорит: «К чему из кожи вон лезть? Такие телевизоры у нас еще все равно преждевременны». А когда, спрашивается, они своевременными будут — когда весь мир на лазеры перейдет? На объемное изображение? На голографию? Мы-то хуже, что ли? А шеф мне все: не горячись, куда Сусанин завел поляков — это мы знаем, а куда нас заведут твои лазеры и голая графия… — и руками разводит. Стране, говорит, не мечтания нужны, а продукция. А у нас на старые гробы знаков качества наставят и дальше ни с места. А откуда эти знаки качества берутся? Мне ребята рассказывали — соберут в цехе партию телевизоров, один из них начальство свезет кому надо в опытную эксплуатацию без отдачи — вот вам и знак качества. А что, от этого телевизор лучше сделается?

Николай Тимофеевич. А ты погодь. Ты сплеча не руби. Молодой ты еще, брат Аркаша, горячий очень. Тебе все сразу немедля подавай. А откуда заводам тогда план взять? Из чего рабочим платить? Ведь у всех планы, везде — люди. А за невыполнение планов всех старых директоров и шефов — по шапке?

Аркадий. Ну и по шапке. В технике ведь сейчас революция идет. А в революцию многих саблей по шее, а не по шапке. А по шапке можно и перетерпеть. Понять это надо и не испугаться и принести себя в жертву научно-техническому прогрессу. Общественному прогрессу люди вон в жертву жизнь приносили, почему же советский человек не может принести свое кресло в жертву научно-технической революции?

Николай Тимофеевич. Ишь ты, кровожадный какой! Научно-техническая революция — это тебе ураган «Элизабет», что ли? Никуда он, твой научно-технический прогресс, не уйдет. Мы, люди, все дела привыкли своим носом мерить. А в жизни общества что такое двадцать — сорок лет? Мгновение, не более. Так что подожди. Не ерепенься.

Аркадий. А я, может быть, лично хочу успеть пользу обществу принести. Может быть, я не могу думать, что жизнь моя без всякой пользы для людей