Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

За год ливийской войны римляне уже привыкли к подобным сценам. Их умы более не удивляла мельтешащая суетность здешней жизни, глаза не поражала пестрота одежды и лиц, слух не томила тягучая заунывная музыка. Большая часть солдат относилась к нынешнему визиту с будничной деловитостью и стремилась извлечь из него сугубо практическую пользу. Однако Публий и некоторые его спутники с любопытством разглядывали этот самый пунийский из всех пунийских городов, встречавшихся на их пути. Тут особенно ясно прослеживалось характерное для африканских финикийцев смешение греческого и египетского стилей в архитектуре, искусстве и в культуре в целом. Причем к первому в большей степени тяготела аристократия, а ко второму — масса плебса. Сципион не бывал в царстве Птолемеев, но много знал о древней стране по описаниям, рассказам и купеческим товарам, распространенным в Италии и Сицилии, потому легко распознавал египетское влияние в здешней культуре, привносящее в нее штрихи монументальной статичности, не всегда гармонировавшие с финикийско-ливийскими элементами. Эллинское часто также эклектически внедрялось в местный фон и выделялось на нем, как лилии среди болотной зелени. И всему этому причудливому смешению порождений различных мировоззрений и вкусов, иногда любопытному, иногда отталкивающему вопиющей дисгармонией, пунийский нрав придал характер поспешности и схематичности. Пунийский практицизм противился тщательному выведению деталей, избегал нюансов и творил, не зная любви и страсти, которые являются истоками творчества. Местные мастера недоумевали, как могут греки выписывать игру мышц человеческого тела, когда представление о самом теле можно дать несколькими линиями. Впрочем, иногда и схематизм вырастал до масштабов искусства, принимая образ символизма, и, тревожа ум, через сознание воздействовал на чувства.

Внимание Публия привлекли подобия рельефных изображений, используемые как элементы украшения зданий, а также во множестве выставленные в торговых рядах в виде керамики. Взяв с лотка такого рода поделку, он повертел ее в руках и показал брату Луцию. Тот, взглянув на плоский псевдорельеф, рисунок которого был просто выцарапан на пластине, презрительно воскликнул:

— Пунийцы и здесь врут! Во всем у них обман! Публий улыбнулся и примирительно сказал:

— Но и в Лации не каждый ремесленник производит шедевры. С этими словами он положил исколотый кусок обожженной глины обратно, но, заметив разочарование торговца, поспешил купить этот образец пунийского искусства, чем привел африканца в благоговейный экстаз.

— Я думаю, в самом Карфагене уровень повыше, — продолжил Публий разговор с братом.

— Разве что уровень лжи? — в прежнем тоне отозвался Луций. — Однако поживем — увидим, — добавил он.

Наконец местные старейшины привели гостей к конечному пункту экскурсии. Сципион и его спутники взобрались на высокую башню и, выйдя на смотровую площадку, едва не ахнули под впечатлением грандиозного зрелища, явленного их глазам. Тунет стоял на высоком холме, и с башни, увенчивающей его вершину, открывался вид и сам по себе великолепный, но для римлянина волнующий вдвойне. Перед городом простиралась зеленая равнина, плавно спускающаяся к морю, немного наискось ее делило серебрившееся в солнечных лучах озеро, а за ним представала взору широкая панорама Карфагена, который разбросал свои площади и улицы по треугольному полуострову, словно вонзившемуся острым загнутым клыком в обширный залив. Несколько мгновений все молчали, зачарованные этой картиной, исполненной для них и красоты, и значения. Наконец, первым переведя дух, Луций Сципион отважился нарушить давящую, будто ниспосланную с небес тишину.

— Смотрите, Карфаген имеет форму клешни, загребающей море. Он все гребет под себя! — громко произнес он.

— Однако эта клешня явно коротка, чтобы достать до Италии! — ответил ему Минуций Терм.

Публий Сципион молчал, напряженно всматриваясь в даль. Родившись в послевоенное время, он с детства слышал об этом городе, его патриотизм вырос на противостоянии Карфагену. И вот теперь Карфаген был пред ним на расстоянии нескольких миль и казался ему столь же прекрасным, сколь и ненавистным. Город нежился под африканским солнцем, разметавшись у моря, как кокетливая купальщица, будто бы не подозревающая о пристрастном взоре, пожирающем ее прелести. И в красоте своей коварен Карфаген, рисунком стен и башен, россыпью домов, жемчужинами храмов на фоне нежно-голубого полотна залива он пленил того, кого больше всех страшился. В эти мгновенья Публий окончательно утвердился во мнении оставить Карфагену свободу в мирной жизни. «Уничтожение врага — варварская, убогая победа. Истинный успех — превратить противника в друга!» — сказал сам себе Сципион.

Сделав выводы из возникших переживаний, он успокоился и обратился к пунийцам.

— Оказывается, вы намного выше Карфагена, а позволяете ему диктовать вам свою волю… — произнес он обоюдоострую фразу, вполне полагаясь на квалификацию Сильвана в передаче нюансов.

Пунийцы в ответ объяснили ему, что Карфаген благодаря своему расположению в устье залива обладает «ключами» к их гавани и контролирует морскую торговлю Тунета. Экономическое господство богатого соседа привело и к его политической победе.

Разговаривая, Сципион продолжал рассматривать великий город. Он обнаружил прямоугольную торговую гавань, светлевшую зеленоватой водой, и искусственно созданный военный порт Котон, в центре круга которого будто бы даже различил островок с высоким зданием адмиралтейства, определил, где находятся аристократический район Мегара, Бирса и храм Мелькарта. Наметив еще некоторые характерные детали городской панорамы, Публий стал расспрашивать об интересующих его местах здешних сенаторов.

В полной мере насытившись зрелищем и удовлетворив любопытство, римляне последовали за своими провожатыми в центр города, где находилась местная курия. Там проконсул выступил перед советом старейшин.

За последнее время Сципион пресытился дипломатией и вознамерился сделать себе разгрузочный день от этого кисло-сладкого блюда, а потому первоначально поручил произнесение речи в Тунете Луцию Ветурию. Однако, посмотрев город, он вдохновился идеей создать здесь опорный пункт для войска, и в последний момент сам возглавил наступление на умы пунийцев. Сципион подробно оповестил новых союзников о своих планах, задачах войны и предполагаемом устройстве мира по ее завершении. Показав значительность грядущих перемен, он дал понять, что тех, кто поможет ему конструировать новую цивилизацию, ожидают немалые выгоды. Затем проконсул и легаты долго отвечали на вопросы пунийцев и, имея большой опыт в общении с иноземцами, сумели произвести наилучшее впечатление. Вечером римляне вновь встретились с наиболее знатными гражданами Тунета за пиршественными столами и здесь, изучив конкретных людей, уже более целенаправленно повели политическую атаку. При этом, как и прежде в африканской кампании, мысль частенько вынуждена была опускаться из области возвышенных идей в подземелье моральных катакомб, дабы извлечь оттуда на поверхность беседы бледный металл. Но в отличие от традиционной для подобных операций душной атмосферы, насыщенной парами потеющей жадности и брезгливого презрения, поднаторевшие в пунийской жизни, но избавленные от местных страстей, римляне создали иной микроклимат общения и совершали подкуп легко и непринужденно, с поощрительным добродушием. К утру была достигнута полная консолидация хозяев, прикидывающихся гостями, с хозяевами, низведенными на роль слуг. С наступлением дня политические вожди пунийцев устремились в массы и, обуреваемые разнообразными личными интересами, сориентированными в одном направлении, согласованно принялись вести агитацию в пользу римлян. Им почти не приходилось напрягать фантазию, поскольку ситуация была такова, что и сама скромница-правда покоряла сердца, изгоняя из них обитавшую там прежде вульгарно раскрашенную шлюху политической лжи. Как оказалось, здешний народ, угнетенный карфагенской пропагандой, не знал ни причин, ни обстоятельств, ни хода нынешней войны. Тут господствовало мнение, будто боевые действия развязали римляне, а Карфаген ведет оборонительную войну с агрессором. Многие даже были уверены, что Италия, в которую вторгся Ганнибал, находится где-то в Африке, и с помощью своих друзей, бескорыстных, прозрачно чистых карфагенских наемников, защищается от далекого заморского захватчика — дикого свирепого Рима. Пунийские обыватели с удивлением глядели теперь на солдат Сципиона, поражаясь их нормальному росту, отсутствию рогов и когтей, но при виде улыбки какого-либо легионера все еще ежились, страшась обнаружить во рту иноземного чудовища звериные клыки. В общем, римляне в течение нескольких дней активных дружеских связей с населением резко вознеслись вверх на качелях мнения массы и использовали это, чтобы прочно утвердиться в городе.