Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

Сципион не особенно расстраивался по поводу прерванного наступления на Утику, поскольку понимал, что, помешав ему активными действиями, пунийцы и сами пострадали, спеша на помощь городу, так как были вынуждены предпринять поход с необученным войском. А ведь Газдрубал и Сифакс совместно располагали тридцатитысячной армией, то есть несколько превосходили численностью выступивших против них римлян, и будь у полководцев больше времени, эта пестрая толпа могла бы сложиться в могучую силу.

Сципион безусловно верил в себя и свои легионы, а следовательно, стремился к решающему сражению. К тому же против воли толкала нынешняя ситуация и неприятеля. Карфаген в значительной степени держался на энтузиазме, подогретом обещаниями Газдрубала. Такое состояние само по себе было неустойчивым и в качестве опоры требовало немедленного успеха. При этом большая часть страны, куда не докатилась волна столичного патриотизма, и вовсе колебалась, а некоторые города уже перешли на сторону римлян. Волновалась и Нумидия, ибо в значительной части ее, лишь недавно при поддержке карфагенян захваченной Сифаксом, в результате последних событий население вспомнило своего законного царя Масиниссу. Так что вся Африка взирала на Газдрубала и Сифакса, ожидая от них отчаянного шага. Для нумидийца же еще большим стимулом, чем политическая необходимость, являлись прекрасные глаза карфагенянки и чувство мести к Сципиону.

Публий, конечно, угадывал движущие силы души Сифакса и свои надежды возложил на необузданный темперамент варвара. Сблизившись с противником, римляне с демонстративной тщательностью укрепили лагерь и, кроме того, на три мили перерезали долину глубоким рвом и валом. Наутро Сципион построил легионы за этой фортификационной линией, тем самым одновременно и вызывая неприятеля на бой и будто бы выказывая ему свой страх. Пунийцы, естественно, не вступили в сражение в столь невыгодной позиции, но зато отважились расположиться на открытой местности перед собственным лагерем, как бы приглашая римлян выйти из-за мощного прикрытия. Но Сифакс при этом бесновался в воинственном гневе, усматривая в поведении Сципиона замаскированную трусость, и Газдрубалу было нелегко удержать нумидийца от штурма римского вала.

Такая ситуация повторялась несколько дней, но дело ограничивалось лишь незначительными стычками между фуражирами. От близости врага и предчувствия победы царь терял терпение, как голодный тигр при запахе мяса. Газдрубал же держал чувства в узде и не поддавался на приманку показной робости римлян. Он желал отсрочить столкновение с противником и, маневрируя перед лицом врага, закалить дух воинов и укрепить дисциплину. Но Сципион поколебал и его волю, распустив слух, будто знает способ переманить Сифакса на свою сторону. В поисках причины промедления римлян, а кроме того, видя, как вокруг лагеря снуют подозрительные личности, Газдрубал начал думать, что соперник действительно рассчитывает на измену нумидийцев. Ревниво присматриваясь к царю, карфагенянин все более терял к нему доверие, причем не столько из-за возможности предательства, в которую не особенно верил, сколько, опасаясь характерной для варваров нестабильности духа. Учитывая сложившуюся обстановку, он решил использовать кратковременный воинственный пыл нумидийца и дать генеральное сражение. Подкупали его и соображения экономии, поскольку чем дольше продлятся боевые действия, тем дороже обойдутся ему наемники.

Итак, настал день, когда пунийцы оторвались от своего лагеря и придвинулись к римлянам. Сципион ждал именно этого. Прежняя близость стана позволяла карфагенянам в случае неудачи отступить без больших потерь, а он не любил звона пустых побед, ему нужно было не отбросить, но уничтожить врага. Теперь же римляне форсировали собственное укрепление и, за счет прекрасной организации коллективных действий быстро восстановив строй, не спеша пошли навстречу неприятелю. Едва они оказались в незащищенной местности, сбывшиеся надежды на бой заставили пунийцев еще более приблизиться к врагу. И вот на широкой плоской, как стол, равнине произошла встреча двух войск.

Приостановившись, когда разделяющая полоса немногим превышала дистанцию полета стрелы, соперники поправили строй, а полководцы дали последние указания. Сципион верхом на боевом коне объехал передовые манипулы гастатов и подзадорил солдат, затем задержался возле принципов, с особой надеждой глядя на них и наконец переместился к триариям. Проверяя правильность расположения своих воинов, он одновременно исследовал расстановку вражеских сил и при этом еще успевал отгонять ликторов, стремившихся на всякий случай прикрыть его щитами. Узнав все, что ему было нужно, Сципион отъехал за третью линию, где по центру для него соорудили наблюдательный пост, и дал долгожданный сигнал.

Нервно зазвучали трубы, гордо встрепенулись знамена, лязгнуло оружие, и ощетинившаяся копьями фаланга мерным шагом двинулась вперед. В промежутки между манипулами ручьями устремились легковооруженные. Выбежав перед строем, пращники, лучники и метатели дротиков выпустили снаряды и через те же коридоры в живой стене возвратились в тыл. А тем временем гастаты, постепенно убыстряя шаг, скоро переросший в бег, ринулись на врага. На ходу они несколько растянули фронт отдельных манипулов и тем самым замкнули строй. Вторую линию Сципион придержал долее обычного, создав значительный разрыв между гастатами и принципами. Триарии заняли традиционную позицию. По флангам одновременно с пехотой тронулась конница: справа — италийская под командованием Гая Лелия, слева — отчаянные африканцы Масиниссы.

Пунийцы в свою очередь с не меньшим воодушевлением наступали на римлян и пели какой-то дикий марш. Против всадников Гая Лелия они выставили конницу Сифакса, а Масиниссе противопоставили карфагенскую кавалерию. Центр их фаланги составляли четыре тысячи кельтиберских наемников, недавно навербованных в Испании, справа от которых расположилась карфагенская и ливийская пехота, а слева — нумидийская.

Скоро всадники обеих сторон, яростно топча цветы, опередили свои фаланги и первыми сшиблись, обозначив линию фронта кровью. Грохот, вопли и ржание конной битвы как раз и послужили для пехоты эмоциональным сигналом к переходу с шага на бег. Несколько мгновений спустя, сошлись и фаланги, коля и рубя друг друга, но более всего стремясь неистовым натиском, массой тысяч тел проломить или оттеснить вражеский строй, нарушить в нем порядок. Некоторое время борьба шла с равным успехом.

Сципион с искусственного возвышения вглядывался в даль. Сражение, для многих представляющее собою безликий хаос, пожирающий и калечащий обезумевших от ужаса и злобы людей, читалось им, как поэтический свиток, где воинские подразделения являлись словами и буквами, элементы построения — строфами, а ходы, предпринимаемые полководцами, — фигурами слога, вдохновения и мысли. Однако вершин искусства в разыгрываемой драме со стороны противника Публий не узрел. Газдрубала он слишком хорошо знал и легко распознавал его хитрости, причем фантазию карфагенянина дополнительно сковывала неподготовленность войска, затрудняющая ему осуществление какого-либо маневра. Правда, в тылу пунийцев сегодня виднелась резервная линия, значит, Газдрубал все же кое-что воспринял от римлян, но это была жалкая попытка противостоять Сципиону. Сифакс же формально следовал порядку, которому его некогда научил центурион Статорий, а поскольку копия всегда хуже оригинала, то такая тактика тоже не страшила римлян. Вдобавок ко всему, разгоряченные боем нумидийцы скоро забыли теорию и, смешав ряды, беспорядочной гурьбою бросились вперед. Сифакс бессильно метался на заднем плане, то пытаясь восстановить дисциплину, то порываясь лично возглавить сумбурную свалку. Временами он вдруг замирал на месте и орлиным оком глядел с коня поверх голов сражающихся, высматривая своего государственного и личного врага Сципиона. В эти мгновения белели от усилий его пальцы, стискивающие древко копья. Наиболее крепко пока выглядел центр карфагенского войска, состоящий из кельтиберов. Эти жертвы корысти, занесшей их на край света, увидев перед собою римского полководца, столь знаменитого у них на родине, почувствовали себя в роли смертников и бились с бесстрашием обреченных.

Первыми дрогнули всадники Сифакса, лишь недавно оторванные от своих мирных кочевий и неуютно чувствующие себя на поле боя. Они, конечно, не могли противостоять превосходной римской коннице, которая в плотном бою имела еще и дополнительное преимущество за счет более тяжелого вооружения. Единственное сомнение перед сражением вызывали у Сципиона его нумидийцы, и он даже стянул триариев к левому флангу, чтобы подстраховать их в случае неудачи. Но Масинисса, показав себя замечательным легатом, умело использовал своих всадников и нейтрализовал сильные стороны противника. Карфагенянам, оснащенным, как и римляне, мощным снаряжением, он противопоставил подвижность и маневренность легких, будто летучих нумидийцев. В результате, и карфагенская конница, составленная из весьма богатых людей, но плохих воинов, скоро распалась на отдельные отряды, вслед за чем закономерно обратилась в бегство. Неистовый Масинисса преуспел в преследовании и сумел сравняться с Лелием.