Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского - Антология
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пьер Дюпон
(1821–1870)
Свинья
Ты видишь дом среди долины?Мой друг, направимся туда:Там дух капусты, дух свинины,Там нынче варится еда!Для супа нарезая сало,Кто проклянет судьбу свою?Так не обидим же нималоТворенье Божие — свинью.
Откинь клобук, святой Антоний,Забудь о днях епитимьи:Воистину многосторонниБлагие качества свиньи.
Внебрачное дитя природыСперва скиталось меж дерев,Но человек от непогодыЕго укрыл в удобный хлев.Высокий род свиньи лелея,Столетья медленно ползли,Чтоб тяжесть брюха и филеяСказала — это короли.
Откинь клобук, святой Антоний,Забудь о днях епитимьи:Воистину многосторонниБлагие качества свиньи.
Свинья не смыслит в марципанах,В соленьях — а, наоборот,Средь наиболее поганыхОтбросов корм она найдет.Но все же лучшая кормежкаЕй, как философу, всегда:Каштаны, желуди, картошка,А также чистая вода.
Откинь клобук, святой Антоний,Забудь о днях епитимьи:Воистину многосторонни…Благие качества свиньи.Хозяин ведает, что надоНе дать свинье хиреть в хлеву, —Он пустит все свинячье стадоПастись на свежую траву;Им вряд ли повредит купанье,Но, ежели свинья больна,Ее спасет кровопусканьеИ небольшой глоток вина.
Откинь клобук, святой Антоний,Забудь о днях епитимьи:Воистину многосторонниБлагие качества свиньи.
Свинья найдет и трюфель даже,Обнюхав палую листву,Одних назначат для продажи,Других заколют к рождеству,Когда верхом на стульях скачутВо Франции, в родном краю,И все приметы года значат:Пришла пора колоть свинью.
Откинь клобук, святой Антоний,Забудь о днях епитимьи:Воистину многосторонниБлагие качества свиньи.
Такой обычай всех устроит,Ему хвалу произнесу:Всегда сначала взяться стоитЗа кровяную колбасу,А после — вспомнить невозбранно,Что в дымоходе — ветчина,Которая всегда желаннаК стакану белого вина.
Откинь клобук, святой Антоний,Забудь о днях епитимьи:Воистину многосторонниБлагие качества свиньи.
Леон Дьеркс
(1838–1912)
Старый отшельник
Я — как понтон, когда лишившись мачт и рей,Руиной гордою, храня в глубинах трюмаБочонки золота, он движется угрюмоСреди тропических и северных морей.
Свистал когда-то ветр среди бессчетных талей,Но — судно более не слушает руля:Стал побрякушкой волн остаток корабля,Матерый плаватель вдоль зелени Австралий!
Бесследно сгинули лихие моряки,На марсах певшие, растягивая шкоты, —Корабль вконец один среди морской дремоты,Своих багровых звезд не щерят маяки.
Неведомо куда его теченья тащат,С обшивки дань беря подгнившею щепой,И чудища морей свой взор полуслепойВо мглу фата-морган среди зыбей таращат.
Он мечется средь волн, — с презреньем лиселяВоротят от него чванливые фрегаты, —Скорлупка, трюмы чьи и до сих пор богатыВсем, что заморская смогла отдать земля,
И это — я. В каком порту, в какой пучинеМои сокровища дождутся похорон?Какая разница? Плыви ко мне, Харон,Безмолвный, и моим буксиром будь отныне!
Артюр Рембо
(1854–1891)
Бал повешенных
С морильной свешены жердины,Танцуют, корчась и дразня,Антихристовы паладиныИ Саладинова родня.
Маэстро Вельзевул велит то так, то этакКлиенту корчиться на галстуке гнилом,Он лупит башмаком по лбу марионеток:Танцуй, стервятина, под елочный псалом!
Тогда ручонками покорные паяцыДруг к другу тянутся, как прежде, на балу,Бывало, тискали девиц не без приятцы,И страстно корчатся в уродливом пылу.
Ура! Живот отгнил — тем легче голодранцам!Подмостки широки, на них — айда в разгул!Понять немыслимо, сражению иль танцамАккомпанирует на скрипке Вельзевул.
Подошвы жесткие с обувкой незнакомы,Вся кожа скинута долой, как скорлупа,Уж тут не до стыда, — а снег кладет шеломыНа обнаженные пустые черепа.
По ним — султанами сидит воронья стая,Свисает мякоть щек, дрожа, как борода,И кажется: в броню картонную, ристая,Оделись рыцари — вояки хоть куда.
Ура! Метель свистит, ликует бал скелетов,Жердина черная ревет на голоса,Завыли волки, лес угрюмо-фиолетов,И адской алостью пылают небеса.
Эй! Потрясите-ка вон тех смурных апашей,Что четки позвонков мусолят втихаря:Святош-молельщиков отсюда гонят вза́шей!Здесь вам, покойнички, не двор монастыря!
Но, пляску смерти вдруг прервав, на край подмосткаСкелет невиданной длины и худобыВлетает, словно конь, уздой пеньковой жесткоПод небо алое взметенный на дыбы;
Вот раздается крик — смешон и неизящен,Мертвец фалангами по голеням стучит, —Но вновь, как скоморох в шатер, он в круг затащенК бряцанью костяков — и пляска дальше мчит.
С морильной свешены жердины,Танцуют, корчась и дразня,Антихристовы паладиныИ Саладинова родня.
Ответ Нины
ОН: — Что медлим — грудью в грудь с тобой мы?А? Нам пораТуда, где в луговые поймыСкользят ветра,
Где синее вино рассветаОмоет нас;Там рощу повергает летоВ немой экстаз;
Капель с росистых веток плещет,Чиста, легка,И плоть взволнованно трепещетОт ветерка;
В медунку платье скинь с охоткойИ в час любвиСвой черный, с голубой обводкой,Зрачок яви.
И ты расслабишься, пьянея, —О, хлынь, поток,Искрящийся, как шампанея, —Твой хохоток;
О, смейся, знай, что друг твой станетВнезапно груб,Вот так! — Мне разум затуманитИспитый с губ
Малины вкус и земляники, —О, успокой,О, высмей поцелуй мой дикийИ воровской —
Ведь ласки по́росли шиповнойСтоль горячи, —Над яростью моей любовнойЗахохочи!..
Семнадцать лет! Благая доля!Чист окоем,Любовью дышит зелень поляИдем! Вдвоем!
Что медлим — грудью в грудь с тобой мы?Под разговорЧерез урочища и поймыМы вступим в бор,
И ты устанешь неизбежно,Бредя в лесу,И на рукам тебя так нежноЯ понесу…
Пойду так медленно, так чинно,Душою чист,Внимая птичье андантино:«Орешный лист…»
Я брел бы, чуждый резких звуков,В тени густой.Тебя уютно убаюкав,Пьян кровью той,
Что бьется у тебя по жилкам,Боясь шепнутьНа языке бесстыдно-пылком:Да-да… Чуть-чуть…
И солнце ниспошлет, пожалуй,Свои лучиЗлатые — для зеленоалойЛесной парчи.
Под вечер нам добраться надоДо большака,Что долго тащится, как стадоГуртовщика.
Деревья в гроздьях алых пятен,Стволы — в смолье,И запах яблок сладко внятенЗа много лье.
Придем в село при первых звездахМы прямиком,И будет хлебом пахнуть воздухИ молоком;
И будет слышен запах хлева,Шаги коров,Бредущих на ночь для сугреваПод низкий кров;
И там, внутри, сольется стадоВ массив один,И будут гордо класть говядаЗа блином блин…
Очки, молитвенник старушкиВблизи лица;По край напененные кружкиИ жбан пивца;
Там курят, ожидая пищи,Копя слюну,Надув тяжелые губищиНа ветчину,
И ловят вилками добавку:Дают — бери!Огонь бросает блик на лавкуИ на лари,
На ребятенка-замарашку,Что вверх задком,Сопя, вылизывает чашкуПред камельком,
И тем же озаряем бликомМордатый пес,Что лижет с деликатным рыкомДитенка в нос…
А в кресле мрачно и надменноСидит каргаИ что-то вяжет неизменноУ очага;
Найдем, скитаясь по хибаркам,И стол, и кров,Увидим жизнь при свете яркомГорящих дров!
А там, когда сгустятся тени,Соснуть не грех —Среди бушующей сирени,Под чей-то смех…
О, ты придешь, я весь на страже!О, сей моментПрекрасен, несравнен, и даже…ОНА: — А документ?
Ярость Цезарей
