По Рождестве Христовом - Василис Алексакис

— На двоих хорошо не приготовить, — заявила она мне однажды. — Так что пусть лучше София готовит на троих.

Вчера за обедом, наверное, чтобы оборвать мои шуточки, София спросила меня, узнал ли я что-нибудь новое про Афон. Я вспомнил о нашем разговоре в день рождения Навсикаи.

— Это неправда, что ни одна женщина никогда не жила на Святой Горе. Во времена Византийской империи там жили крестьяне с женами и детьми. Они обеспечивали монастыри продовольствием. При турках аватон тоже неоднократно нарушался — то семьями беженцев, то русскими княгинями или супругами послов.

София приготовила мусаку. Положила мне увесистый кусок, размером с кирпич, от которого я отрезал краем вилки вертикальные ломти, чтобы смаковать сразу все три слоя.

— Его нарушали еще раз, совсем недавно, — заметила она, пристально глядя на меня, словно желая догадаться, знаю я об этом или нет.

— Недавно? — театрально переспросил я.

— Во время гражданской войны Афон заняла Народно-освободительная армия. В ее рядах было немало женщин, и те праздновали отмену аватона, танцуя в Карьесе на площади, перед зданием, где Священный Собор заседает, на глазах у монахов.

Эти женщины не внушили мне никакой симпатии. Их провокация показалась мне ребяческой и довольно глупой. Зато монахи вызвали сочувствие. Но Софии так хотелось меня ошеломить, что я счел себя просто обязанным воскликнуть:

— Потрясающе!

В этот момент в дверном проеме появилась Навсикая. Мы оба вздрогнули от неожиданности, потому что она очень редко сама встает с кресла, да к тому же никогда не заглядывает на кухню.

— Что потрясающе? — спросила она без особого любопытства.

Услышав про выходку женщин-коммунисток, она никак ее не прокомментировала. Сказала лишь:

— Вот как!

Ее взгляд был обращен прямо к бьющему в окно яркому солнцу. Свет казался почти таким же плотным, как и тронутые им предметы. Я надеялся, что Навсикая способна различить его хотя бы смутно. Она попросила Софию отвести ее в спальню.

— Я устала. Всегда чувствую себя усталой в апреле, с детства. Самый изнурительный месяц.

София бережно взяла ее за руку. Прежде чем выйти из кухни, Навсикая сказала мне:

— Я бы хотела с вами поговорить. Загляните ко мне, когда у вас найдется минутка. Я, как вы знаете, свободна в любое время.

«Она заговорит со мной о своем брате». Я закончил мусаку, вытер тарелку кусочком хлеба, потом, как всегда, вымыл. Розовые перчатки, оставленные Софией на краю раковины, напомнили мне департамент подводной археологии. Я вновь увидел прекрасную статую, погруженную в воду. «Взломаю там как-нибудь ночью дверь, чтобы спокойно ей полюбоваться». Боюсь, что когда ее вынут из воды и поставят в зале музея, она потеряет всю свою грацию, Я услышал, как скрипнула кровать Навсикаи. София вернулась в кухню с озабоченным видом.

— Пыталась убедить ее сделать анализы. Знаешь, с какого времени ее не осматривал врач? С 2001 года!

«У стариков результаты анализов всегда хорошие. Но вскоре они умирают». Она сварила кофе, и мы выпили его, сидя друг против друга. Она мне сказала, что знает историю о вторжении женщин к монахам от своего деда, который служил в Освободительной армии.

— В той операции участвовал не он сам, а один из его товарищей, он даже фотографировал, как партизанки танцевали. Мой дед видел это фото, но не знаю, сможет ли он его отыскать, потому что его товарищ умер.

Я и не подозревал о существовании этого деда. София никогда не говорит о своей семье. Мнения свои высказывает охотно, но раскрывается мало. Я почти ничего о ней не знаю, кроме того, что она родилась в Арахове, училась уходу за младенцами в Янине и, прежде чем попасть к Навсикае, работала в детских яслях в Кифиссии.

— Женщины вряд ли долго оставались на Афоне, потому что партизаны вскоре поладили с монахами и даже пообещали, что не отменят их привилегии, если возьмут власть. Все это было четко указано в документе, который подписало командование. Мой дед считает, что Грецией трудно управлять без согласия или хотя бы негласной договоренности с духовенством и монахами. Знаешь, что я думаю? Никто ни с кем не хочет ссориться. Несколько лет назад коммунистическая партия организовала сбор пожертвований на строительство Народного дома. Ну, так афонские монахи не поскупились!

София сказала это довольно желчно, нахмурившись. «Она выросла в маленьком неприветливом городке, где вечно туман», — подумал я. Сам я никогда не был в Арахове. В нижней части окна виднелась ветка инжира с одним только листочком, совершенно крохотным. Я предположил, что найду в подаренной Катранисом книге сведения о связях Священного Собора с политическими партиями. Потом рассказал Софии о командире освободительной армии, который в конце концов остался на Афоне.

— Может, он нашел там бесклассовое общество, о котором мечтал.

— Вот уж нет! В монастырях демократией и не пахнет. Игумен вовсе не избирается монахами, его назначает предшественник, причем пожизненно.

Я привел ей слова Фрериса о том, что не все монахи живут одинаково.

— Не напоминай мне об этом невеже, — проворчала она. — Я уверена, что он переписал всю нашу мебель. Если бы я за ним не следила, когда он по дому рыскал, он бы и в ящиках все переворошил.

Я почувствовал, что засыпаю. Слово «невежа» немного вывело меня из осовелости, потому что я давно его не слышал, может, с начальной школы. Мне вдруг представилось, как София берет меня на руки и относит в кровать. Я поплелся к себе через сад тяжелым шагом. Прежде чем лечь, еще нашел силы открыть «Словарь досократической философии», но так и не вспомнил, какое слово хотел посмотреть. «Через несколько месяцев меня уже не будет в этом доме». На этой мысли я заснул.

В пять часов пополудни я открыл глаза с неприятным чувством, что ничего не помню из только что виденного сна. В университет Зографу явился аж за целый час до занятий. Янны в кафетерии не оказалось. Я выпил пива с бывшим однокашником по историческому отделению, вспомнил с ним разных общих друзей и заодно узнал, что Минас Копидакис заканчивает третий цикл в Фессалониках, готовит диплом.

— У него отец — известный адвокат, его имя все время мелькает во всяких сомнительных делах. Ты его, должно быть, видел по телевизору, он частый гость в новостях. Защищает всякую ночную шушеру.

Он мне дал телефон Мариса, с которым поддерживал связь. Из-за соседнего стола доносилась бурная дискуссия о законопроекте, разрешающем создание частных университетов.

— Сокращение кредитов на народное образование только обесценит его, — сказал кто-то.

— Мы всего лишь подражаем Соединенным Штатам, где самые богатые из крупных университетов — частные. Один курс в Броуновском, включая комнату, стоит тысяч сорок долларов в год. Университеты там — предприятия, которые активно участвуют в экономической жизни.

Я оставил своего однокашника и заглянул в преподавательскую, где узнал, что Везирциса никто не видел со вчерашнего дня. Поскольку время у меня еще было, я спустился на первый этаж, посмотреть, что нового появилось в книжном магазине. Обнаружил кучу романов, где авторы пытались оживить минувшие времена. Хотя никто ведь не знает, как тогда говорили или о чем думали. Я открыл один наугад и наткнулся на начало диалога, который меня насмешил. Али-паша говорит своей наложнице:

— Здравствуй, Василики!

И наложница ему отвечает:

— Здравствуй, мой паша!

Такие книги — сплошной обман, разве прошлое можно воскресить? Исторический роман кажется мне приемлемым, только когда он не претендует на всезнайство и ставит историю на службу сюжету, как это замечательно делал Александр Дюма. Я вдруг подумал: а не было ли имя Атос навеяно автору «Трех мушкетеров» названием нашего полуострова[8]? Впрочем, я не нашел ничего общего между мушкетером и монахами, кроме того, быть может, что он молчалив и мрачноват нравом. Впрочем, он слишком много пьет и любит гнусную женщину, миледи — полную противоположность Деве Марии.

Тут на меня буквально налетела Феано, спеша к кассе, которая как раз закрывалась.

— И ты здесь? — удивилась она.

Я тоже только сейчас ее заметил. Она показала мне свою покупку — кулинарную книгу, и призналась:

— Не умею готовить. В Глазго я все время ела в университетском ресторане.

Я ей позавидовал: училась за границей, повидала другой мир.

— А ты легко прижилась в Глазго? — спросил я, тоже перейдя с ней на «ты».

— Очень легко. Шахты и корабельные верфи придают городу довольно унылый вид, но зато люди там необычайно сердечные, совсем не похожи на англичан. Я до сих пор поддерживаю связь со своими тамошними приятелями. Мы регулярно перезваниваемся, они мне рассказывают, кто из нашей компании развелся, кто заболел, кто переведен в другое место. Они такие же сплетники, как и мы.