По Рождестве Христовом - Василис Алексакис

Великая Лавра быстро приобретает известность как на Востоке, так и на Западе. На полуостров прибывают монахи из Италии и Армении. Строят новые монастыри, организованные согласно принципам Афанасия, не менее внушительные, чем его собственный, и уже не только грекоязычные. Иверский монастырь финансируется богатой семьей из Иверии, как тогда называлась Грузия. Чуть позже болгарские, сербские, русские монахи заселят монастыри Зографу, Хиландар и Святого Пантелеймона. Во время раскола Церквей в 1054 году Афон уже осенен ореолом религиозной столицы. Историк Николас Своронос отмечает, что византийские императоры благоприятствовали созданию такого центра, чтобы упрочить свое положение на Балканах. Теряя территории на востоке, Византия пыталась приобрести их на западе.

«Своей притягательностью, — пишет другой историк, француз Жак Бомпэр, — Святая Гора обязана тому факту, что она переносит нас в другое время, в XIII или XIV век». Это хорошие века для монахов, они продолжают процветать, несмотря на ежегодные налеты турецких пиратов и вопреки злодейским грабежам крестоносцев и каталонцев в начале XIII и XIV вв. соответственно. Как можно догадаться, их ярость против Папы только растет: большинство решительно противится унии православных и католиков, предложенной императором Михаилом Палеологом и поддержанной Лионским собором в 1274 году. Землетрясение, разрушившее прозападный монастырь Ксиропотам, они приписывают Божьему гневу.

Завоевание Византии турками-османами в XV веке потрясло жизнь горы Афон гораздо меньше, чем можно было бы подумать. Монахов никто не принуждает присягать на верность новой империи, они сохраняют при ней и свою автономию, и весьма значительную собственность. Великая Лавра владеет пятью тысячами гектаров земли, монастырю Ксиропотам частично принадлежит остров Наксос, монастырю Ватопед — Тасос и Лемнос. Ватопед располагает также внушительным торговым флотом с базой в Константинополе. Правда, Афон теряет привычные субсидии и вынужден платить гораздо более тяжелые налоги, чем в прошлом. Так что для Святой Горы это относительно трудный период, который закончится лишь в 1912 году, при освобождении Северной Греции греческой армией. Я узнаю, что монахи разъезжали по Балканам и собирали средства, выставляя частицы Истинного Креста. Обнаруживаю также, что они отказывались принять халкидийских крестьян, искавших на Афоне укрытия от турецких преследований. Два главных представителя философии Просвещения в Греции, Неофитос Дукас и Антимос Газис, которые приняли значительное участие в восстании 1821 года, говорят об афонитах в довольно хлестких выражениях: первый называет их бездельниками, а второй замечает, что они «кормятся потом бедных мирян, которым морочат голову своими суевериями».

Конец этой эпохи отмечен поразительным ростом русского населения Афона. Надо сказать, что Святая Гора, напрямую связанная морским путем с Одессой, становится объектом особого рвения в православной России. Правда, щедрость царей по отношению к монахам носит не совсем ангелический характер: она сочетается с политикой экспансии к югу и с поиском выхода в Средиземное море. Эти маневры, разумеется, беспокоят греков, которых по-прежнему большинство в Священном Соборе, поскольку они контролируют большинство монастырей, но не на самом полуострове. В 1910 году там насчитывается три тысячи четыреста девяносто семь русских против трех тысяч двухсот семидесяти семи греков. Эти последние избавятся от опасений за свое господство на Афоне только со свержением царского режима в 1917 году. Так что Октябрьская революция, предвестница стольких бед для русской Церкви, станет для греческих монахов очень хорошей новостью.

Каким же будет первый монах, которого я повстречаю? Я знаю, что на нем будет не жесткий поповский головной убор, а черный колпак. И черная или бурая ряса. Его толстое брюхо худо-бедно будет прикрыто широким и довольно тугим поясом. Он пойдет ко мне, хромая, как Харис Катранис, с веревочными четками в руках.

— Каким добрым ветром тебя сюда занесло, мой мальчик? — спросит он меня приторно-сладким голосом.

Сидящая на стене птица обернется и посмотрит на него с любопытством.

— Я тут по поручению своей старой подруги, которая хочет все узнать о вашей общине.

— Я все тебе расскажу, — успокоит он меня, иронично улыбаясь, как Везирцис.

У него будут большие черные глаза, как у Пресвятой Девы. Мы присядем на маленькой скамье между двумя высоченными кипарисами и какое-то время будем смотреть на море.

— Чтобы понять православие, надо молиться.

Он достанет из кармана кусок рахат-лукума с налипшими крошками табака и угостит меня.

— Нет, спасибо.

Его дыхание будет пахнуть чесноком.

— Я тоже не люблю лукум.

Он засунет его обратно в карман.

— Знаешь, чего бы мне по-настоящему хотелось? — продолжит он. — Съесть шоколадное пирожное.

Солнце склонится к горизонту.

— Я не собирался долго пробыть на Святой Горе, хотел только втереться в доверие к монахам и украсть несколько самых красивых старинных икон. Но когда я попытался похитить образ Богоматери, случилось чудо: на глазах матушки Христовой выступили слезы. Я отер их своим языком и принял решение остаться.

Он скрестит ноги. Я увижу на нем элегантные туфельки на высоком каблуке, как у продавщицы из «Пантократора».

— Так вот почему вы хромаете, — скажу я ему, — потому что у вас обувь на шпильках.

— Вполне возможно.

8.

Первая неделя апреля подходит к концу. Погода не улучшилась, ночью и рано утром все еще холодно. Но несколько листочков все-таки проклюнулось на инжире, это единственное изменение, которое я заметил в саду.

Я просыпаюсь все раньше и раньше, словно у меня свидание, быстро варю кофе, потом опять ложусь и обследую окружающее меня пространство. Воображаю себе, будто нахожусь в незнакомом месте, где каждый предмет мне чужой, отыскиваю свои домашние тапочки, ботинки под стулом, одежду в шкафу. И желтое полотенце на ручке окна. Что бы подумала Янна о моей комнате, если бы заглянула сюда? Наверняка нашла бы ее недостаточно чистой. Каждые две недели я тут подметаю на скорую руку соломенной шваброй, но пыль вытираю только раз в год, в начале лета. Снимаю все книги, хлопаю по каждой рукой и протираю полки влажной тряпкой. Она бы наверняка раскритиковала мои тапочки, подаренные отцом. Они и впрямь неважно выглядят. Скукожились, после того как я промочил их, выйдя в сад под проливным дождем. Хотел снять сохнувшее там белье. С тех пор не раз пытался расправить их — либо руками, либо накладывая сверху толстые словари, но все напрасно.

— Это твои тапочки? — спросит меня Янна.

Я скажу ей, что монахи с горы Афон ходят только в тапочках.

— Почему это?

— Да потому, что они не выходят из своих монастырей! Даже к морю не ходят. Устав запрещает им купаться!

Когда-то окна обителей выходили не на море, а во внутренний двор, католикон.

Я сам стираю свое белье в стиральной машине. София отказалась этим заниматься, равно как и уборкой в моей комнате за плату.

— Ищи другую, — сказала она мне. — Я тебе не уборщица.

И я действительно нашел себе другую, Деспину, в первый же год, но пользовался ее услугами не больше трех месяцев. Она была родом из Каламаты, разведенная, с ребенком, и жила в Маруси. У нее был друг, но, как она уточнила при первой же нашей встрече, их связь исчерпала себя. Явившись ко мне в третий раз, она неплотно закрыла дверь ванной, пока переодевалась. Я собирался идти в университет, но увиденное зрелище побудило меня изменить намерение. Мы провалялись в постели до двух часов пополудни, как раз до окончания ее рабочего времени. Я дал ей двадцать пять евро, положенные за уборку, правда, не без колебания, поскольку она так и не прибралась. Наши последующие встречи проходили точно таким же образом, с той лишь разницей, что перед ее приходом я наводил полный порядок в доме, чтобы она чувствовала себя избавленной от любых обязанностей. Через некоторое время сумма, которую я продолжал ей платить, стала казаться мне и чрезмерной, и недостаточной. Сама же она наверняка находила ее скорее недостаточной, потому что попросила подарить ей мою единственную белую рубашку, связанный матерью шарф и фотоаппарат. И в довершение принесла список книг, которые должна была купить своему сыну. Я их все купил, но звонить ей перестал. С тех пор я часто думал о ней, но всегда с некоторой сдержанностью, быть может, потому, что так толком и не понял природу наших отношений. Все-таки жаль, что я отдал ей свой фотоаппарат и вынужден теперь одалживаться у Везирциса.

Отец присылает мне по пятьсот евро в месяц. Это немало, учитывая, что мне не надо платить за жилье и питаюсь я по большей части в Кифиссии, тоже совершенно бесплатно. Это право изначально не было предусмотрено моим уговором с хозяйкой, она предоставила мне его по собственной инициативе.