Я хочу в школу - Андрей Жвалевский

Обычно на зимних каникулах 34-я школа отрывалась. Каждая группа готовила что-то свое — даже не проект, а «злостное хулиганство», как в притворном ужасе заявлял Михаил Александрович. В предновогодние дни не щадили никого. На любого учителя (что уж говорить об учениках) могла напасть банда снежных орков или снежный человек трех метров роста. Причем орки были в исключительно натурально выглядящих (хоть и искусственных) шкурах, а снежный человек оказывался составлен из пяти-шести «хулиганов». Жертву немедленно утаскивали в логово, купали в снегу или заточали в снежный каземат.

Впрочем, сидели в плену недолго — очень скоро раздавалось гиканье каких-нибудь снежных гномов или треск снегобитной машины, после которого темница разваливалась на кусочки, а «негодяи» отступали, оставляя пленных. Тех опять-таки заковывали в ледяные кандалы — и снова начинался штурм. Никаких долговременных союзов между «кланами» не наблюдалось, просто группа узнавала, что кого-то пленили, и бросалась на выручку.

Когда Кошка пересказывала эти битвы родителям, те только качали головой и иногда говорили:

— Так сидела бы дома, раз там так опасно.

Кошка глупые реплики игнорировала и продолжала, не снижая темпа, рассказывать, как Птицы сначала взяли в плен Цветов, а потом отбивали их у Ежей.

Когда менее темпераментному Димке задавали вопрос: «А зачем вы так над собой издеваетесь?», он добросовестно отвечал:

— Так интересно же! Весело!

— Весело, — бурчала Димина мама. — Позаболеваете все…

Бурчала для порядку, потому как на зимних каникулах в 34-й школе не болел никто и никогда. Весной и осенью — случалось, но кто станет болеть в самую веселую пору?

Новогоднее дерево наряжали все вместе, моментально забыв, кто кого брал в плен. Дерево редко оказывалось елкой, обычно это были дубы, липы, кипарисы или даже пальмы. Однажды удалось вырастить к Новому году роскошный бамбук.

Украшения подбирали под дерево. Например, пальму обвешивали бананами и кокосами собственного изготовления, с секретами. Дед Мороз и Снегурочка под елкой плясали папуасские танцы и требовали того же от остальных…

…Но 34-й школы больше не существовало. Бывшим ее питомцам пришлось идти на банальные школьные «огоньки» с танцами, во время которых мальчишкам полагалось подпирать стены, а девчонкам приплясывать в узком кругу. Кошка даже не пыталась туда ходить, чтобы не прибить кого-нибудь. Анечка заболела окончательно, Молчун оставался под домашним арестом. Так что «веселиться» отправились только Женька и Дима — каждый со своим классом.

Женька — просто чтобы доказать всем (во главе с собой), что он мужественно перенес утрату. Димка продолжал осваиваться.

И если Женька не выдержал, сбежал на пятой минуте «веселья», то Димка даже получил кайф. Он вспомнил уроки хореографии, снял очки и отжег такой джайв с девчонками, что это напоминало те самые папуасские пляски. Пацаны смотрели неодобрительно, зато одноклассницы разве что не визжали от восторга. А когда пошел медляк, разошедшийся Дима стал напротив Алены и выдал первоклассную румбу. «Танец любви» оказал неожиданное действие — Алена вдруг покраснела, обозвала Димку дураком и убежала из зала.

Димка удивился, но его быстро отвлекли.

— Слышь, танцор! — позвал его лохматый двоечник Колюня. — Пошли поговорим.

«Ну вот, — расстроился Димка, — сейчас драться полезет». Но пошел.

Пока дошли до пустой и темной рекреации на третьем этаже, он уже составил план, как разрядить конфликт, однако Колюня драться не собирался.

— Клево пляшешь, — сказал он с суровостью римлянина, одобряющего победу гладиатора. — На!

И, воровато оглянувшись, протянул Димке маленькую плоскую бутылку. Димка понюхал. Пахло резко. «Ладно, — подумал он, — это тоже способ наладить отношения».

Димка хлебнул. В бутылке скрывался густой коричневый напиток. Если бы Дима имел опыт пития, он бы определил, что это виски, причем весьма крепкий. Но опыта такого не имелось, а вкус оказался не столь противным, поэтому он отпил еще, прежде чем вернуть бутылочку владельцу.

— Ого! — сказал Колюня с уважением. — Круто.

Они выпили еще по чуть-чуть. Это и спасло Димку.

Если бы не добавил, вернулся бы на вечеринку веселый и бесшабашный. Ему было бы весело. Какое-то время. Пока классная не заметила бы. Но последний глоток поверг Диму в состояние сонное и тупое. Веселиться не захотелось. Захотелось домой, в постельку, что Димка и осуществил немедленно. Как он заходил в раздевалку и надевал куртку, помнил смутно. Как попал домой, не помнил вообще.

Утром Дима не смог открыть глаза.

Хорошо, что каникулы начались, иначе бы он не отвертелся от вызова врача. А тот бы сразу понял, что это не «грипп, которым все в классе болеют», во что поверила мама, а банальное похмелье.

Припомнив все истории из жизни, которым щедро делились родители с друзьями, а также классическую и современную литературу, Дима с трудом добрел до холодильника и, не обнаружив там ни маринованных грибочков, ни рассола, залпом выпил литр кефира. Лучше не стало. Он завалился спать.

Вечером его разбудил звонок Колюни. Согласившись с тем, что вечерок вчера был «ого-го» и они «дали», Дима отключил трубку и обнаружил у себя десяток непрочитанных сообщений. Все от девчонок.

Впечатленные вчерашними танцами, они наперебой зазывали его кто куда, а те, кто поскромнее, просто просили объяснить домашнее задание. Прямо сейчас. На зимних каникулах.

Димка улыбнулся. Минут пять поразмышлял на тему, а не сходить ли с девушкой в кино. Позвонил Кошке. Выяснил, что она недоступна. В кино идти сразу расхотелось.

Кошка в это время сидела дома и сосредоточенно швыряла дротики в стену.

Был у нее такой метод принятия решений. Сидишь, кидаешь и ни о чем не думаешь. Вернее, даешь возможность мозгу расслабиться, чтобы соображалка отключилась, а мысли вспыхивали в голове отдельными словами.

Как только попадаешь дротиком в «десятку», тут же пытаешься поймать пролетевшее слово за хвост. Слова запоминаешь. А потом додумываешь, что это значит.

Сегодня получился такой набор: «училась», «главное», «человек».

Кошка написала слова на бумажке, покрутила по-всякому и вышло: «Я училась быть главным человеком».

Юля задумалась.

Мама, пришедшая с работы, застала ее в виде зомби, неподвижно смотрящего в стену.

— Юль, что ты решила со школой? — аккуратно спросила мама. — Останешься в этой или будешь переходить в другую?

— Самураи не сдаются, — загробным голосом произнесла Юля.

— Что?!

— Мне нужно вернуться в карате, чтоб поддерживать форму. И еще мне нужно…

Тут Кошкин взгляд просветлел, она спустилась с небес на землю.

— Ой, мам, мне столько всего нужно! — сказала она.

— Я не поняла со школой, — уточнила мама.

— Я училась быть главной! — сказала Юля.

— И что? — встревожилась мама.

— И я стану главной! — сообщила Кошка, зарываясь в компьютер, и добавила себе под нос. — Чего бы это ни стоило…

У Анечки было странное чувство.

С одной стороны, огромная потеря — потеря школы — не вмещалась в голову. Школу было жалко. И Аня еще никогда столько не плакала. Но с другой стороны, у Ани в душе росло странное чувство свободы.

До этого она больше всего на свете боялась, что Анастасия Львовна не отпустит Аню в 34-ю школу. И вот самое страшно сбылось. В родную школу Аня не попадет.

Теперь не нужно бояться! Теперь можно наплевать на то, что написано в учебнике, говорить, что думаешь, писать, как хочешь. Можно не дрожать над домашним заданием, можно не зубрить на перемене…

Впервые за несколько недель у Ани не болела голова.

Она даже решила собрать всех Птиц. Просто так, попрощаться. Понятно, что никаких Птиц уже не будет, раз школа умерла. Но попрощаться надо же. И Анечка принялась всех обзванивать, приглашать в гости вечером 31 декабря. Не поздно, часов в семь вечера. Никто не отказался, хотя и не обрадовался. Труднее всего вышло с Молчуном. Его родители долго сомневались, просили перезвонить, сто раз переспросили, кто еще будет, снова брали паузу… В конце концов Анечка позвала и их тоже, только тогда добро было получено.

Начиналось все вяло. Разлили детского шампанского, подняли тост за уходящий год. Анин брат быстро выпил, быстро съел, что было в тарелке, быстро сбежал («Пап! Праздник же! Я чуть-чуть поиграю!»). Взрослые пытались разговорить школьников, но добились только односложных ответов на прямые вопросы. Над столом нависло вязкое молчание.

Потом неожиданно подал голос Молчун:

— За нашу школу. Не чокаясь.

Снова выпили. Молча. Приемный отец Молчуна даже засомневался — детское ли шампанское? Обычно с такими лицами водку пьют в суровой мужской компании. Попробовал, успокоился. Дети стали есть салат и обмениваться школьными новостями, которые и без того были всем известны. Взрослые заскучали и ушли общаться на кухню.