Москва в судьбе Сергея Есенина. Книга 2 - Наталья Г. Леонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В 1922 году Иван Грузинов становится героем порнографических стихов своей подруги Нины Комаровой – Оболенской – Хабиас – Похабиас, где Хабиас – псевдоним, а Похабиас – прозвище, приклеевшееся к ней намертво после выхода книжонки «Стихетты» с условным изображением фаллоса на обложке. Как сообщает Владислав Мирзоян, автор книги «Есенин. Гибель. Графиня Похабиас», в наши дни экземпляр ее книжонки (брошюрки), правда, с автографом поэтессы, продан с аукциона за полтора миллиона рублей. Так вот, сам же Грузинов был выведен из состава членов Всероссийского Союза поэтов на год за «порнографию» собственной книги «Серафические подвески». За свои же «Стихетты» Похабиас была выведена лишь на полгода. И «Серафические подвески» и «Стихетты» были конфискованы, а Грузинов и Хабиас арестованы ОГПУ за незаконное издание под фиктивной маркой. Любовники провели два месяца в Бутырской тюрьме, и освобождены под подписку о невыезде.
Иван Грузинов
Шершеневич в «Великолепном очевидце» почему-то забывает сообщить, что именно в их с Кусиковым книжной лавке продавались пресловутые «Серафические подвески» и «Стихетты» с вложением в последние еще и открыток с эротическими рисунками для особо надежных клиентов.
В Грузинове многие видят заботливого друга Есенина, чуть ли не няньку. Особенно нахваливает его Наденька Вольпин, девушка не глупая. Очень смущает то, что подписав с Есениным письмо о роспуске группы имажинистов, сам Грузинов остался с имажинистами, участвовал в последнем номере «Гостиницы…», ругая его нещадно на ухо Есенину. Как-то не по-дружески это выглядит.
Прочитала, как описал Грузинова Борис Глубоковский, артист Театра Таирова: «Из дерева сделан. Топором тесан, орудием немудрящим, простым. Топором. И сам из дерева. Протянет полено – думаешь, к чему? – глянь – рука, здороваться хочет. Хитрый. В глазах лукавинка – во какая!»
Расставшись с имажинистами, Есенин особенно сблизился с Иваном. Доверял? Бывал у него часто. Грузинов вспоминал: «1925 г. Осень. Я купил два старинных кресла ампир. Огромные, как троны. Из красного дерева, с золото-зеленым бархатом, с бронзовыми крылатыми сфинксами и амурами. Есенин, приходя ко мне, садился обычно в одно из этих кресел за маленьким восьмиугольным столиком, против меня. Раздевался он редко. Иногда снимал только шапку. В последнее время я привык видеть его в шубе с бобровым воротником, в бобровой шапке.
В таком наряде, широко и выразительно размахивающий руками при разговоре, этот замечательный человек был похож на молодого древнерусского боярина, вернее – на великолепного разбойничьего атамана. Темной осенней ночью в дремучем лесу снял он с боярина шубу и бобровую шапку.
В такой одежде на золото-зеленом фоне сияла его когда-то светло-золотая, а теперь тускнеющая испепеленная голова. Глядя на него, сидящего в огромном кресле, освещенного зеленым и золотым, я иногда вспоминал его «Москву кабацкую» – стихи, относящиеся к нему самому, к его внешности:
Тех волос золотое сено
Превращается в серый цвет,
Запрокинулась и отяжелела
Золотая моя голова».
Новослободская улица, дом 45 (Бутырская тюрьма)
Катя Есенина вспоминала: «Мариенгоф, Ивнев и другие стали настоящими врагами. Из всей братии Имажинистов остались только Иван Грузинов и Савкин.
– Скучно, Ваня, – сказал однажды Сергей Грузинову, когда тот говорил о разных кознях бывших его друзей. – Ну их к черту.
– Знаешь, что, – вдруг встрепенулся Сергей, – давай их прихлопнем, пиши!
И Сергей с Грузиновым через два дня опубликовали извещение о том, что имажинизм больше не существует <…>» Но Грузинов – то с имажинистами остался! Кстати, остался он и на грешной земле, хотя и был на Лубянке, арестован и допрошен по делу «Ордена русских фашистов»…
Из философской лирики И. Грузинова:
– Я бы мог, как мальчик Бонапарт
Бросить в бой мильоны и мильоны…»
Чувствуете?
После гибели Сергея Есенина имажинисты неплохо заработали: каждый понедельник в «Мышиной норе» читали его стихи, собирая аншлаги. Ездили по стране с лекциями о его творчестве. В кинотеатре «Лилипут» на Серпуховке выступали с воспоминаниями о друге. Потом эти же воспоминания опубликовали. И жена Мариенгофа – Никритина – за компанию…
Нина Петровна Комарова
Денежный переулок, дом 7
Большая Никитская, дом 24
Нина Петровна Комарова (1892–1943), в первом браке Оболенская, русская поэтесса, племянница Ольги Форш. Дама сердца, то есть гражданская жена Ивана Васильевича Грузинова. Несмотря на то, что многие ее считали провинциалкой, родилась в Москве, в семье полковника царской армии, троюродного брата о. Павла Флоренского. Закончила Смольный с серябряной медалью в 1911 году. При Колчаке была сестрой милосердия. В Иркутске служила в Комиссии по ликвидации неграмотности. Общалась с Давидом Бурлюком и Алексеем Крученых, считала их своими учителями.
Нина Хабиас
Денежный переулок, дом 7
В Москву вернулась в 1921 году. Сначала жила в квартире своей бабушки (Денежный переулок, дом 7), а в 1924 году за ней уже была закреплена огромная квартира № 37 на Большой Никитской, в доме 24. Заявила Нина Петровна о себе в СОПО громко и сразу: читала свои стихи хриплым голосом, используя ненормативную лексику. К звонкому ее псевдониму Хабиас, с легкой руки О. Мандельштама, молва прибавила «Похабиас» – детская дразнилка да и только! Иногда называлась графиней, несмотря на манеры отнюдь не графини. Была совершенно беззастенчива и в поступках, и в стихах своих. У некоторых вызывала «чувство гадливости и удивления». Грузинов же в 4-м номере «Гостиницы…» написал о стихах Нины Хабиас: «<…> мгновенно отличишь из тысячи поэтов, своеобразный словарь и синтаксис; крайне сентиментальные, аскетизм и нежность, близкая Франсису Жамму». А сама Хабиас считала своего возлюбленного Ивана Васильевича Грузинова равным Христу! На одном из поэтических вечеров пришлось успокаивать каких-то воинственно настроенных матросов, собравшихся идти разбираться с Хабиас-Похабиас за ее вульгарные
