Мари в вышине - Аньес Ледиг

Жизнь скверно устроена, верно?!

В конце концов за мной никто так и не пришел – ни родители, ни дедушка с бабушкой, ни социальные службы, которые довольствовались тем, что Мадлен раз в год посылала им отчет о том, как обстоят дела. И всех это устраивало.

Но на ферме она оставаться не могла. Не хватало дохода. Она хотела обеспечить мне нормальную жизнь. Она поискала среди частных объявлений и нашла место прислуги в Тулузе. Мы уехали, оставив все позади. Я-то был счастлив покинуть деревню и проклятые для меня места. А вот для Мадлен, я это знал, все было куда труднее. Она долго плакала накануне вечером. Думала, что я уже сплю, но я слышал, как она пыталась заглушить рыдания подушкой. Перегородки были тонкие.

Мы жили под самой крышей. Привыкли друг к другу, я помогал ей чем мог. Она всегда говорила мне по-баскски: Gaitz guztiak, bere gaitzagoa. На всяку беду беда похуже найдется. А я не очень понимал, что может случиться худшего, чем случилось с ней.

Это она заставила меня закончить школу. Сам я хотел в четырнадцать лет поступить в ученики, чтобы приносить хоть маленькую зарплату. С аттестатом в кармане я сразу поступил в жандармерию, потому что это был самый быстрый и надежный способ получить зарплату и сберечь ее.

– А теперь где она?

– После смерти хозяйки нам пришлось съехать. Я устроился на квартире в городе, чтобы продолжить обучение, а Мадлен вернулась жить в свою деревню. Ей было шестьдесят два. Мизерная пенсия, которую я пополнял из своего оклада.

– Она, наверно, была рада вернуться.

– Особенно тому, что снова могла ходить на кладбище. В Тулузе она зажигала свечку на подоконнике в каждый день рождения, именины или день смерти, но это совсем не то.

– Хотелось бы мне с ней познакомиться.

Мне бы тоже хотелось, чтобы они встретились.

Потом я попросил ее рассказать о себе, потому что я пока еще почти не прикоснулся к своей тарелке. Ее-то была уже давно пуста. Я немного подложил себе курицы и овощей, чтобы подогреть первую порцию и потому что это было просто супер, и приготовился слушать ее рассказ.

С полным ртом, обалдевшими вкусовыми рецепторами и глазами в режиме запись, чтобы все запомнить и потом рисовать ее, пока пальцы не отвалятся.

23

– О чем вы хотите, чтобы я вам рассказала?

– О Сюзи.

Готова была поспорить. Было бы странно, если бы он не задавался вопросом, откуда она взялась и почему я живу с ней одна, а она никогда не говорит о своем отце.

Что ж, я упомянула Жюстена, красавца Жюстена, здоровяка Жюстена, сволочь Жюстена. Но сначала плеснула себе красного вина, которое открыла после его анжуйского каберне. Нужно было подкрепиться, прежде чем ворошить по подвалам мои мрачные и мерзкие воспоминания. Он налил себе тоже, но исключительно для удовольствия, и я про себя отметила, что если за десертом мы опять примемся за его бутылку, то вряд ли потом он будет в состоянии сесть за руль.

Шесть лет назад, когда я только-только здесь обосновалась, кооператив по осеменению скота претерпел реорганизацию, в наш район был назначен новый осеменитель и через некоторое время заехал ко мне, в Верхолесье. Похоже, мы друг другу глянулись, потому что в третий свой приезд он начал рассыпаться мелким бесом. Мол, я очаровательна, умна и ему особенно приятно готовить свой объезд, когда он знает, что должен заглянуть и ко мне. Он всегда задерживался, чтобы выпить чашечку кофе и поболтать о том о сем. Закончилось это в сене. Целых пять месяцев я во все верила. Когда он мне признался, что женат и у него двое детей, мне и в голову не пришло, что это может стать проблемой. Я пребывала на своем маленьком облаке и искренне его любила. Когда я видела одну из своих коров в течке, у меня самой все начинало клокотать внутри при мысли, что он заедет сегодня после полудня. Быстренько заканчивала все дела, принимала душ и ждала его. Мы занимались любовью повсюду на ферме. Это всегда бывало быстро, без особой нежности, потому что он делал объезд и время поджимало. Всякий раз я говорила себе, что в следующий раз будет лучше. Он заявил, что не хочет расставаться с женой, потому что она готовит ему всякие вкусности, и хотя бы поэтому он не мыслит жизни без нее. Жалкий тип! И потом, у него были дети и дом, за который надо выплачивать. Классическая схема жизни достойного отца семейства. Плюс симпатичная любовница, чтобы развеяться и отвлечься от властной, ревнивой жены с увядшим либидо. А еще чтобы удостовериться в собственной способности к обольщению и эрекции. Мне было плевать, с ним мне было хорошо, по крайней мере, мне так казалось. О будущем я не думала. Хотя нет, я начала о нем подумывать. Мне хотелось завести ребенка. И момент вроде был подходящий, но с ним я никогда об этом не говорила. Ждала, пока он попривыкнет. Мы продолжали видеться по меньшей мере два раза в неделю, в ритме течки моих коров. Романтично, не правда ли?!

А потом однажды появился бородатый старикан, чтобы осеменить номер 3312. Наверно, он отметил про себя, что я на удивление хорошо пахну для крестьянки в разгар дня, а вот я почувствовала себя плохо. Очень плохо.

– Он не предупредил вас, что сменил район? Ох ты. А ведь обычно это делают на последнем объезде.

– На последнем объезде? Он больше не появится?

– Нет, мадам, его перевели на другой конец департамента.

И тут я поняла, что тип, с которым я кувыркалась все последние месяцы, думая, что он меня любит, просто большая сволочь, эгоист и трус. Я кинулась к телефону, но он ни разу не ответил. В тот же день я достала из почтового ящика письмо, написанное на обрывке листка с логотипом кооператива. Он решил все закончить, потому что жена нашла на его свитере вьющийся волос. Ты же понимаешь, мне бы не хотелось ее потерять. Но он все равно доволен, что так хорошо провел со мной время. Ни сожалений, ни извинений за то, что сбежал не попрощавшись. Он отключил звук, как выключают радио, когда передача закончилась. Единственным облегчением, которое я почувствовала в тот момент, было то, что я по-прежнему принимала свои пилюли. Оглядываясь назад, я бы рехнулась, если б оказалась беременной от этого мерзкого типа.

В тот день я закончила вечернюю дойку, заперла дом и вместе с Альбертом кинулась бегом через поля к Антуану. Три километра, без остановки, не прекращая ни бежать, ни плакать.

А ведь он меня предупреждал. Осеменитель приезжал и к нему. Этот парень не для тебя, Мари, он скользкий, я его не чувствую. А когда Антуан не чувствует мужика, есть все основания ему верить.

– Почему? – спросил лейтенант.

– А вы не знаете?

– Нет. Чего не знаю?

– Ведь он этого больше не скрывает.

– Он что, медиум?

– Нет!.. Хотя, иногда…

– Агент секретных служб?

– Нет-нет, просто гомосексуалист…

– Ну и что?

– А то, что, когда один и тот же мужчина появляется и в его, и в моей жизни – продавец продуктов, молочный инспектор, какой-нибудь коммивояжер, – мы обмениваемся впечатлениями, и они всегда совпадают, и в физическом плане, и в том, что касается характера.

– И что же он думает обо мне?

– Для вас еще слишком рано, мы пока на стадии наблюдения. Еще две-три недели, и мы сможем вынести окончательное суждение!

После этого замечания на лице у него появилось странное выражение. Он не мог решить, шучу ли я, или мы действительно изучаем его со всех сторон, готовя подробный отчет. И чтобы он не задавал лишних вопросов, которые вынудили бы меня признаться, что я не шутила, я продолжила свою историю.

Я так плакала, прибежав к Антуану, что он не мог понять ни слова из того, что я рассказывала. Но он догадался. Это должно было случиться, и, по его мнению, давно пора. Он раздел меня и поставил под горячий душ минут на десять, чтобы я успокоилась. Сам весь вымок. Потом завернул меня в большой мягкий халат, переоделся в сухое, и мы легли у огня, на диване в гостиной. Кажется, я плакала до трех часов утра.

Он разбудил меня, принеся большую чашку кофе и свежий хлеб. Я с трудом разлепила глаза, так они опухли, но тем не менее разглядела часы. Десять утра. Я подскочила, но он уложил меня обратно.

Сам он встал в пять, покормил своих млекопитающих, и у него еще хватило времени, чтобы подоить моих коров. Он просто чудо.

Мои глаза только через неделю приобрели нормальный вид.

У меня мелькала мысль пойти набить морду той сволочи или все рассказать его жене. Не из мести, а из солидарности. Чтобы открыть ей глаза и посоветовать бежать от него сломя голову. Но это была не моя проблема. Я не стала ничего делать.

– Месть ни к чему не ведет, – говорил мне Антуан.

– Зато позволяет разрядиться, – возражала я.

– Замеси бетон, если тебе надо разрядиться, вреда от этого куда меньше, и работа продвинется.

Так я и сделала. В следующие недели я свернула горы. Антуан приезжал каждый вечер. Мы говорили, говорили и говорили. Он понял, что я возложила на этого типа безумные надежды, потому что в глубине души самым горячим моим желанием был ребенок.