Мари в вышине - Аньес Ледиг

Я услышал, как Мари прошипела сквозь зубы: Как можно так обращаться с ребенком?

Можно, если ты придурок.

В стойле было удивительно хорошо; все коровы лежали. От них исходил странный звук, что-то вроде долгого хриплого вдоха.

– А что это за звук?

– Они храпят.

Все они лежали рядком на соломе и храпели. Мы какое-то время смотрели на них: она – профессиональным глазом, а я – как непросвещенный зритель. Я поднял руку у нее за спиной, намереваясь опустить ее ей на плечо. Мне хотелось обнять ее, но она этого не заметила и наклонилась за лопатой, которой принялась сгребать корм, разбросанный по проходу неуклюжими мордами. Коровы, храпевшие за минуту до этого, начали то тут, то там открывать один глаз, разбуженные знакомым звуком насыпаемой пищи, до которой снова можно было дотянуться. Некоторые спокойно вставали и подходили перекусить, другие снова принимались храпеть еще более утробно. Зрелище действительно уморительное.

А потом мы вернулись в дом. Был уже час ночи, а мы не заметили, как пролетело время. Мне не хотелось, чтобы вечер заканчивался, но я знал, что ей нужно поспать, ведь через четыре часа ей уже вставать.

– Мне пора, – сказал я скрепя сердце.

– Вы что, шутите? Не сядете же вы за руль после всего, что выпили. Переночуйте здесь, а утром поедете.

У меня мелькнул проблеск надежды: она хочет, чтобы я спал здесь, с ней. Моя самая безумная мечта, фантазм, к которому устремлялись мои блуждающие нейроны всякий раз, когда за ужином возникала пауза. И я, преображенный в короля Артура, смогу освободить из плена ее соски и увидеть, как они устремляются к заходящему солнцу, которое, кстати, давно уже село, и возможно даже…

– Можете поспать на диване, я схожу за одеялами.

Ага.

Ладно.

Что делать.

С другой стороны, учитывая все, что она мне рассказала, я мог понять, почему она не хочет торопить события. В сущности, с чего она могла быть уверена, что я не новый Жюстен, мерзкий бессовестный тип, который бросит ее без всяких объяснений, грубо оттрахав? Я-то знал, что это не так, но на лбу у меня написано не было. Правда, библиотекарша и соседка могли думать то же самое обо мне. Но разрыв разрыву рознь. Они все-таки получили и свою порцию объяснений, и меня, который утирал им слезы. Я предпочитаю вооружиться носовыми платками, но потом спокойно смотреть на себя в зеркало, чем удрать, как вор, и ненавидеть себя, когда по утрам бреешься и смотришь в зеркальце.

Ну не такой уж я трус, ведь так?! Если я не подошел к ней на рынке, то совсем по иной причине.

Робость?

Если уж признавать за собой недостаток, этот куда приятней – робость. Заверните! И я переформатирую свой жесткий диск! Я не жалкий трус. Я просто робок, вот и все.

И потом, назовем-ка мы кошку кошкой. Во-первых, это не я строил глазки соседке и не я сунул телефончик в свою абонементную карточку. Далее: с теми двумя девицами все было на чистом автоматизме.

Или на человеколюбии.

Не знаю, что выбрать.

Но никакой любви там не было.

С Мари все по-другому. Я никуда не спешил, и мне хотелось быть нежным – пусть и нервным, но нежным. И если бы мне предложили закончить свои дни рядом с ней, я подписал бы все три экземпляра контракта справа внизу: Прочитано и одобрено, даже не пытаясь разобрать, что там значится мелким шрифтом. Мне было бы достаточно названия контракта: Мы с Мари жили долго и умерли в один день. И дополнительное условие: Позаботиться также о Сюзи.

Я ничего не подписал и спал на диване.

25

Вечер был приятным. Между нами завязалась любовная игра, вызывая у меня мимолетное желание разворошить свой муравейник. Я по-другому увидела этого человека, о котором судила слишком поспешно. При первом столкновении он меня разозлил. И был отправлен в категорию никчемный тип. Может быть неприятным. Избегать. Узнав, сколько он натерпелся, я стала лучше понимать его поведение. Раненое животное во всей своей красе. Показательный экземпляр. Скалит зубы, потому что ему больно. Сторонится сородичей, чтобы ему не мешали страдать спокойно. И, следуя рефлексу Павлова, избегает всего, что могло бы напомнить ему о ране. Что он мог знать о дружеских отношениях? Вечное озлобленное отторжение, не оставлявшее ему ни малейшего шанса освободиться. Что он мог знать о семейных узах? Бесконечные жестокие ссоры или печаль вдовства. Неудивительно, что это отбило всякое желание. А вот передо мной был пример почти обратный. Дедушку и бабушку связывала идеальная любовь, такая сильная, что они не могли жить друг без друга. Мне была дана изумительная точка отсчета, цель, к которой следовало стремиться, – я хотела реализовать себя через призму этой идеальной пары. Но иногда, какая бы цель ни светила впереди, ты спотыкаешься по дороге. И продолжаешь ковылять дальше. Или присаживаешься на обочине, утратив стимул. Мои ожидания не сбылись. Этот поиск идеала усыпил мою проницательность, и идиллическая картина совместной жизни была разрушена в прах грубостью и трусостью Жюстена. Возможно, я бросилась в его объятия, чтобы забыть о недоступности Антуана. Потому что именно Антуан был мужчиной с большой буквы. Моим собственным вариантом дедушки. Мужчиной, из-за которого я хотела бы умереть от печали. Но он-то мечтал не о женщине…

В результате Жюстен дал мне повод отбросить все разом, и пусть все от меня отстанут в моем одиночестве, лишь бы мне остался Антуан, и он один. Пусть мы станем особенной парой, но все-таки парой. Подобная конструкция, может, и могла стать устойчивой, но только при условии, что к ней не добавятся никакие дополнительные элементы. Ни с его стороны, ни с моей.

Я размышляла над этим еще целый час перед тем, как заснуть. Ну и ладно, устрою себе сиесту. В воскресенье могу позволить себе поблажку.

Было странно представлять его спящим там внизу, на диване. Наверно, он был разочарован. Думал провести ночь со мной. Но я была не готова, хоть и с трудом сохраняла равновесие на своей шаткой конструкции.

Разок обжегшаяся киска котяру не подпустит близко. А потому отправляет мужика спать на диван.

Три часа спустя, когда я встала, чтобы идти на дойку, котяра храпел, как мои коровы, а одна рука свисала из-под одеяла и касалась пола. Эстакада для пауков!

Я молча съела свое яблоко и вымесила тесто, которое поднималось всю ночь, а потом отправилась на дойку.

26

Меня разбудило ощущение, что на меня смотрят. Или запах теплой сдобы. А может, и то и другое.

– Ты спал здесь?

Сюзи, в великолепной форме. А мои мозги в хлороформе.

Я пробормотал что-то, чего и сам не понял. Было только семь утра. Для воскресного утра столь ранний подъем сам по себе был жестокостью, но после субботнего вечера, орошенного вином и переживаниями, возвращение в реальность оказалось особенно мучительным. Нейроны, отплясывавшие весь вечер самбу, бултыхаясь в каберне, обычно наутро не вылезают из постели. Тем более я долго пережевывал тот факт – вот оно, коровье влияние! – что приземлился на диване, и заснул лишь часа через два. Я разглядывал потолок, говоря себе, что она, наверно, прямо надо мной, мирно спит, возможно, голая под одеялом. Я под своим сразу окреп. Мальчишка мечтает о сахарной вате, и вот она, огромная, перед носом, а он не имеет права к ней прикоснуться. Даже попробовать нельзя.

– Можешь показать мне, где ванная?

– Напротив лестницы, наверху. Если нужно полотенце, они сложены под раковиной. А если в ванной окажется паук, зови меня!

Ммммм, да, то, что нужно.

Быстрое ополаскивание, экстаз мочевого пузыря.

Никаких пауков.

Когда я спустился, Сюзи уже накрыла стол на троих, даже не спросив, останусь ли я завтракать. Я начал было объяснять, что мне пора, что меня здесь давно уже быть не должно, но вчера вечером я просто не мог сесть за руль.

– Почему?

Почему? Почему? Не самый простой вопрос, теперь придется объяснять ей почему!..

– Потому что ты слишком много выпил? Мама всегда уговаривает Антуана оставить машину, если он немного слишком выпил. Но это нечасто. И глупо, потому что я люблю, когда он остается. Мне так спокойней.

В этот момент зашла Мари с молоком прямо с дойки.

– Он ведь может с нами позавтракать, мама? Скажи «да»! Скажи «да»!

– Надо у него спросить, козочка моя.

– Ты поешь с нами? Скажи «да»! Смотри, я уже тебе тарелку поставила!

Мы быстро переглянулись с ее мамой, и этого было достаточно. Малышка уже отрезала мне кусок свежевыпеченного хлеба, спрашивая, что я больше люблю – горбушку или мякиш. Сюзи без устали хлопотала вокруг меня, а я смотрел на ее мать.

Никаких кругов от усталости под глазами. Как она умудряется?! Утром я не слышал, как она встала. Надеюсь, я не храпел. Во всяком случае, моя корова продолжала танцевать чарльстон.

Стоило Мари появиться в комнате, и мои нейроны начали потихоньку протирать глаза, как вчерашние коровы, когда почувствовали дразнящий запах корма.