Мари в вышине - Аньес Ледиг

Возможно, Антуан прав, и пора скинуть крышку. Он был так рад, что я в результате приняла приглашение. Немного побурчал, почему я не сказала ему раньше, но я думала поделиться с ним завтра, за яблочным пирогом. Уходя, он поцеловал меня, надолго задержав свою большую ласковую руку на моей щеке, как будто прощался со мной в последний раз. Ладно тебе, Антуан, что на тебя нашло? Смешно, в самом деле, не может же какой-то ужин нас разлучить!

– И все же у него такая аппетитная попка в этом трико! – бросил он мне, взгромоздившись одной ягодицей на сиденье и придерживая рукой дверцу.

Его рука на моей щеке не давала мне покоя весь оставшийся вечер. А если это все изменит? А если они не поладят? А если под той крышкой уже пусто? А если ничего не получится? А если получится?

А если прекратить наконец изводить себя всеми этими «если»?

И я снова вспомнила о вопросе, который за ужином задала Сюзи между двумя глотками апельсинового сока:

– А почему ты в этот раз его не связала?

Антуан так и покатился со смеху.

Чуть смущенный лейтенант глянул на нее с улыбкой. Я просто ответила, что сегодня он хорошо себя вел.

И это правда.

На этот раз он улыбнулся, глядя на меня.

Даже в его улыбке чувствуется какой-то надлом, что-то вымученное, как будто внутри щек натянуты ниточки, придерживающие уголки губ. А рот сопротивляется. И еще – на губах улыбка, а в глазах грусть. А улыбка как у бомжа, которому бросили монетку. Он доволен, но это ничего не изменит в его собачьей жизни. Или у парня на платформе, когда он прощается со своей возлюбленной. Улыбка грустного клоуна.

Вот только он не клоун. Он лейтенант. Но, возможно, грустный.

В конечном счете, думаю, он не больной – он просто раненый зверек, агрессивный, потому что ему больно.

Бабуля? Что ты там говорила?

Почему я их притягиваю? С Антуаном то же самое. Он быстро поправился, когда я его приютила. Вот он – большой запыхавшийся олень на пределе сил, который бежал аж из Канталя[15] в страхе, что его настигнет свора гончих, натасканных на то, чтобы преследовать, загнать, бросить на землю и остервенело порвать. Он укрылся здесь, как раз перед сигналом к расправе.

Ах ты боже мой!

А что же мне со всем этим делать?

19

Суббота. Наступила суббота.

Небольшая велосипедная прогулка позволила мне немного выпустить пар. Мое тело превратилось в огромную плотину, удерживающую необъятную массу мандража. Около пяти часов я принял душ. Не слишком рано, чтобы сохранить свежесть, не слишком поздно, чтобы мой естественный запах успел вступить в свои права. Говорят, будто то, что происходит между двумя людьми, совершенно неподвластно их воле. Так пишут в книжках. Взаимное влечение возникает потому, что две данные иммунные системы являются взаимодополняющими, что служит залогом производства более выносливого потомства, – и все прочее в том духе. Подумать только, невидимые молекулы определяют будущее человечества.

Надеюсь, ее феромоны столкуются с моими…

Бритье непосредственно перед выходом. Прическа обычная. То есть никакая. Джинсы, майка, свитер. Никакого одеколона. Только мои невидимые молекулы.

Не люблю принаряжаться. Вопрос честности. И потом, для мужиков разница между нашей настоящей внешностью и тем, во что ее можно превратить, не шире канавки. А у женщин это целый каньон. Возьмите девицу на какой-нибудь вечеринке: туфли на шпильке, короткая юбочка, белая блузка с пуговкой на груди, которая готова расстегнуться, да-да, вот прямо сейчас расстегнется, серьги, поблескивающие в такт движениям, и лицо, раскрашенное, как угнанная тачка. Супердлинные ресницы, черные глаза, матовая золотистая кожа, пухлые блестящие губы. А наутро проснетесь, она без макияжа, в застиранной синей майке – поневоле задумаешься, туда ли ты попал.

Лично я люблю женщин, которые не мухлюют. Которые достаточно красивы и ежедневно отправляясь на работу, и на вечеринке, – они не изображают ряженых на каблуках такой высоты, что страховым компаниям впору хвататься за кошельки в предвидении всевозможных вывихов, растяжения связок и прочих травм опорно-двигательного аппарата. В любом случае, терпеть не могу загулы. Для них нужны друзья. Чтобы выпить, пройтись по разным заведениям, подцепить девчонок и пополнить свой список охотничьих трофеев, а наутро не слишком грубо довести до их сознания, что они были всего лишь дичью. Покрасоваться перед приятелями. Нет у меня приятелей. Поэтому по вечерам я сижу дома.

Ведь отправиться на тусовку в одиночку можно только от полной безнадеги. Кто я?.. Брюзга?.. Бирюк?.. Я же вас предупреждал. Меня не любят. И кто сказал, что тусовки так уж необходимы, чтобы чувствовать себя счастливым? Вот я счастлив на своем велосипеде и со своими блокнотами для рисования.

А в этот вечер счастливым меня сделала дорога наверх, на ферму.

Около часа езды. Музыка по авторадио. Диск с моей домашней подборкой. Той, от которой я никогда не устаю.

Минуло только семь веков,Остались их дела.Их злая участь, снова тыНа память мне пришла:Как вижу, и огни пожарищ,И мертвые тела.

Я еще подвывал Кабрелю[16] и его рыцарям-катарам.

Почему эта песня так на меня действует? Ну да, я чувствительный. Безусловно, слишком. А может, все дело в гитаре? У меня мурашки бегут, когда он играет. Но он же играет во всех своих песнях, почему именно рыцари-катары? Может, я потомок одного из них. Кто знает?! Почему какие-то вещи трогают вас больше, чем соседа? Нам не известно ни откуда мы пришли, ни куда идем. Известно только, что мы собой представляем на данный момент.

И в данный конкретный момент, на последнем повороте к ферме, мое сердце бьется с бешеной скоростью.

Я прибыл ровно в семь тридцать. Сюзи уже поужинала, но ждала меня, чтобы поцеловать.

– Ты такой гладкий и вкусно пахнешь! Антуан всегда немного колется. Ты будешь хорошо себя вести с мамой, да?! А то она тебя свяжет, как овцу!

– Я буду хорошо себя вести, обещаю!

Я протянул ей маленький сверток, который прихватил для нее. Энергично раздирая бумагу, она широко распахнула глаза, перед тем как одарить меня еще одним поцелуем. Потому что я такой гладкий.

– Смотри, мама, цветные карандаши и толстый альбом для рисования!

– Отлично! А теперь скажи ему спокойной ночи и пошли.

Мари проводила ее в кровать, рассказала коротенькую сказку и спустилась. Я воспользовался этим временем, чтобы выставить на стол бутылку вина и сходить за оставленной в машине орхидеей. Прежде я никогда не бывал так часто в цветочном магазине. Прямо скажем, я вообще не бывал в цветочных магазинах. Мадлен предпочитает шоколад.

На огне стояла чугунная кастрюля, от которой исходил восхитительный аромат. Стол был накрыт, и Сюзи написала наши имена на кусочках картона. Она кажется действительно очень развитой для своего возраста. Я почувствовал, что меня принимают. Они говорили между собой об этом ужине, они его подготовили. Они меня ждали. От этого становится хорошо на душе. И даже чертовски хорошо. Уже двадцать лет меня никто не ждет. Я не создан для одинокой жизни, иначе был бы счастлив, что меня никто не ждет. А ведь я все сделал, чтобы так оно и было. Поди пойми.

Я погладил Альберта, который спал в своей корзине, усталый после трудового дня.

– А он быстро к вам привык, этот пес. Обычно он не так сговорчив, – бросила она, спускаясь по лестнице.

– Наверно, чувствует мое к нему расположение.

Она была очень красива. Без особых затей. Широкие черные брюки, перехваченные внизу, мягкая ткань которых подчеркивала каждое движение. Хлопковая бледно-розовая рубашка с расстегнутыми двумя верхними пуговицами. И никакая больше не грозила расстегнуться. Она надела лифчик, его бретельки просвечивали сквозь ткань. Значит, ее соски будут вести себя прилично. Волнистые волосы мягко ложились вокруг платка, просто повязанного вокруг шеи. Легкий макияж. Едва-едва. Так же красива, как если бы шла доить коров. Мне было плевать с высокой колокольни на то, что она никогда не будет красоваться на обложках женских журналов. В глубине моих глаз она была красива. А я больше не был объективен.

Она улыбалась, вела себя раскованно и, казалось, была настроена провести приятный вечер, забыв о наших прошлых осложнениях.

– Спасибо за орхидею, она чудесная.

Потом взяла бутылку вина.

– Великолепный выбор.

Я остановился на анжуйском каберне позднего сбора, сказав себе, что мы могли бы начать с него в качестве аперитива, а потом допить в конце ужина.

Первое испытание я прошел с блеском. И слегка расслабился. Сердце начало успокаиваться.

Она поставила Нору Джонс – негромко, под сурдинку. Свеча на столе. Приглушенная атмосфера. Если отвлечься от металлического позвякивания перегородок в стойле и похрапывания Альберта, могло показаться, что в мире нет никого, кроме нас.

Я налил нам по бокалу, пока она хлопотала у плиты. Желудок у меня так и крутило – то ли от усиливающегося голода, то ли от нарастающего страха.