Речитатив - Анатолий Постолов

– Первый прокол неуязвимого Козлевича, – с удовольствием объявил Юлиан Виоле в тот же вечер. – Аккумулятор в полном ажуре.

– Я с самого начала не придавала этому серьезного значения, – сказала Виола. – Ему надо было пустить пыль в глаза.

Хотя в его рассуждениях, мне кажется, есть смысл. Предметы, которыми мы владеем, все же как-то к нам привязаны – или мы к ним. Согласись.

– Конечно, если я возьму и открою твою пудреницу, чтобы посмотреть в зеркало, на меня оттуда глянет малопривлекательная физия мизантропа-психоаналитика, у которого лысина постепенно становится частью лица. А ты, заглядывая в это же самое зеркальце, видишь пухлые губки, хорошенький носик и не менее хорошенькие глазки.

– И морщины под этими глазками, особенно по утрам, – добавила Виола.

– Но ты тут же попудрилась, и зеркальце тебе поет дифирамбы.

– Так ведь у тебя свое зеркальце на этот случай есть. Ты забыл? Оно именно с тобой разговаривает, а не со мной. Помнишь, Варшавский говорил о помазке, который остался после смерти его отца? Для меня в этом есть что-то… пусть просто толчок к воспоминаниям, но ведь они возникают не на пустом месте. Вещи – единственные свидетели чего-то, навсегда исчезнувшего из жизни… Ты не согласен?

– Да-да, простые незамысловатые вещи, которые Варшавский тут же превращает в вещественные доказательства.

– Не ворчи, Жюль, будь добрее. Не отнимай у человека хорошее ради того, чтобы поставить на его место плохое, потому что тогда человек легче укладывается в твою негативную схему. Он, кстати, час назад звонил. Поблагодарил за вечер. Спасибо, говорит, за вкусно приготовленную кашу и не менее аппетитные разговоры». На что я ему отвечаю: «Не утешайте, мне до сих пор стыдно за эту кашу». А он вдруг засмеялся совершенно таким, знаешь, искренним смехом и сказал: «Я понимаю, что вам эта каша поперек горла встала. А Юлиан весь вечер просто маялся от тоски по мясу. Я же по глазам видел. Знаете, – говорит, – есть такая старая русская поговорка про гречневую кашу: горе ты наше, гречнева каша. Есть не хочется, а выкинуть жаль…»

Юлиан засмеялся, похлопывая себя по животу:

– Представляю, как она ему самому надоела. Странно все-таки устроен человек. Еда ему не доставляет удовольствия. Но философия у него непробиваемая: мясо – от лукавого, а вот каша – то, что народ прописал. Видимо, свои голодные фантазии он удовлетворяет только в процессе готовки. Не удивлюсь, если он бормочет над кашей заклинания, а может быть даже, совершает ритуальные танцы…

– Он, кстати, собирается нанести тебе в четверг визит. Просил, чтобы ты позвонил ему накануне, в среду, и вы обговорите детали.

– Что же он, интересно, собирается делать? Окуривать мой офис ладаном? Глушить чертенят мухобойкой? А может быть, обрызгивать скипидаром стены?

На последних словах Юлиан широко зевнул и несколько раз комично перекрестил рот. Виола прыснула в ладошку.

– Ключик, а почему раньше рот крестили, когда зевали?

– Ну… я думаю, как бы закрывали на замочек, чтобы нечистая сила на язык не села.

– Правда? – спросил Юлиан.

– Правда, – без тени улыбки ответила Виола. – У этой нечистой силы даже есть имя.

– Какое имя?

– Типун! – тут она сама не выдержала и расхохоталась, обхватив Юлиана за шею и жадно целуя в губы. – Будешь болтать – заработаешь типун, – прошептала она, а будешь меня любить – получишь в подарок мой язычок, а он такой сладкий…

– Кстати говоря, о подарке. Что тебе подарить?

– Мне?

– Виола, очнись, у тебя в субботу день рождения. Мы идем в ресторан, ты забыла?

Виола ничего не ответила. В глазах ее мелькнула тревожная нотка и тут же погасла, унося в заресничную страну свою тайну.

– Да-да… День рождения.

– Не слышу радости в голосе.

– У нас на работе начались увольнения, стало мало заказов, все ходят взвинченные… Какое уж тут настроение…

– Ключик, ты же для них, как «Wonderwoman», решаешь самые запутанные головоломки, не боишься принимать решения. Только отсутствие корпоративной стукаческой логики мешает тебе продвинуться по служебной лестнице.

Она грустно улыбнулась и беспомощно пожала плечами.

Зеркальце

Ключ повернулся с легким щелчком, и Юлиан вошел в свой офис. Жалюзи были полузакрыты. Мигала лампочка автоответчика. Юлиан сел в свое кресло и закрыл глаза.

Грустная улыбка Виолы мелькнула перед ним, будто одиночный цветной снимок, выхваченный наугад из груды черно-белых фотографий. Он включил автоответчик.

«Жюль, – прозвучал ее голос. – Когда будешь резервировать ресторан на субботу, – не забудь, что кроме нас будут еще две пары – Гельманы и Устиновы. Всего шестеро. Ирена не придет, она улетает по делам в Сан-Франциско. И позвони… мне очень грустно. А лучше приезжай пораньше, ладно?»

Он медленно поднялся, подошел к окну и открыл жалюзи. Тяжелые темно-зеленые листья магнолии выглядели как драпировка на сером полотнище неба. Шум улицы почти не проникал в комнату через плотно затворенные окна.

Кабинет у него был небольшой, но достаточно уютный, с той необходимой долей прайвеси и неуловимой гармонии, которые по замыслу должны снижать давящий элемент чужого – то есть его – присутствия до минимума. Он постарался избежать нагромождения мебели, и, кроме рабочего кресла, журнального столика и удобного диванчика для пациентов, все остальное – высокая амфора у окна, односекционный стеклянный книжный шкаф у двери и настенная вешалка в углу, казалось, принадлежали к плеяде молчаливых слуг, не показывающих свое присутствие до того момента, пока их не окликнут. Две нейтральные фотографии на стене, словно потайные окна, струили в комнату неяркий свет приглушенной реальности.

Аскезу интерьера смягчало несколько предметов, примостившихся на журнальном столике: неглубокая круглая ваза, в которой мягкой грудой лежало саше, диспенсер с салфетками и простенькая багетная рамка, в каких обычно держат семейные фотографии. В рамку, однако, было вставлено зеркальце – элемент, необходимый Юлиану по той простой причине, что ему не всегда удавалось контролировать выражение лица во время приема пациентов. Когда он только начинал свою карьеру психолога, его старший брат, служивший менеджером в большой ювелирной компании, как-то сказал ему: «Для психотерапевта ты очень прозрачен. Поработай с мимикой. Я уже несколько раз замечал, как кривится твоя улыбка, когда ты вынужден слушать какого-нибудь зануду. Создается впечатление, что ты мужественно терпишь зубную боль, а если личность говорящего тебе неприятна, то кажется, что у тебя болят все зубы сразу».

Зеркальце на журнальном столике стало своего рода контрольной лампочкой. Юлиан заглядывал в него довольно часто, проверяя «статус лица», как он любил говорить. Статус нередко выглядел весьма кисло. «Я, оказывается, не умею скрывать самую опасную эмоцию в моей профессии – скуку, – сказал он однажды Виоле. – Если человек несет чушь или переливает из пустого в порожнее, я начинаю смотреть на него, как инквизитор на еретика…».

Юлиан взял рамку в руки. «Кушать не хочется, а выбросить жаль» – произнес он, подражая голосу Варшавского. Зеркальце без уловок показало кривую ухмылку на лице Юлиана. Он что-то вспомнил, взглянул на часы, затем достал из своего «дипломата» маленький диктофон и скороговоркой произнес: «Не забыть в понедельник позвонить доктору Ле Беллу в связи с транссексуалом и поделиться своими соображениями».

Прана

Он выключил диктофон, и в ту же секунду в дверь вежливо постучали. Юлиан быстро встал из-за стола, несколько секунд помедлил и негромко произнес: «Входите, Леонард». Дверь отворилась.

– Не помешаю? – спросил Варшавский, переступая порог.

– Нисколько. Мы же договаривались. Присаживайтесь, – Юлиан качнул головой в сторону диванчика.

Но Варшавский будто не слышал его. Он закрыл глаза и сложив ладони лодочкой приблизил их ко лбу.

Магнолия за окном вдруг вся затрепетала от резкого порыва ветра, и одна из веток даже ударила в стекло, словно просила впустить ее.

«А ведь такое уже было… в моем сне», – мелькнуло в голове Юлиана.

– Вы давно сняли это помещение? – спросил Варшавский.

– Не очень. В начале июня.

– А вы помните детали?

– Какие детали?

– Вы сами нашли это место? По объявлению?

– Нет, конечно. В Америке для этой цели существуют специальные агенты. А почему такой интерес к скромной обители психотерапевта?

– Объясню. Скромная обитель психотерапевта на самом деле таковой не является. Почему именно вы стали счастливым избранником? Случайность ли это или преднамеренный, далеко идущий расчет – не знаю. Но в случайности такого рода я не верю. Так вот: по невероятному разбросу вероятностей в масштабе единица на миллион именно ваш офис оказался открыт для максимального проникновения энергии космоса – чистой праны в ее наиболее мощном проявлении. Прибор зашкаливает, понимаете?