Категория трудности - Владимир Шатаев

— Девочки, в самом деле, где же его любимая пиала? — захлопотала она. — Поищите, пожалуйста... Дайте человеку улететь со спокойной душой.

Пиала нашлась. Петренко направился к вертолету и через минуту исчез «во чреве машины»...

А Эля ушла в палатку, уткнулась в подушку и зарыдала. Истерика длилась до поздней ночи. Ее никак и ничем не могли успокоить. Лагерный врач дал ей несколько сильнодействующих таблеток. Но толку от них не больше, чем от конфеток драже... Вера в человека, мне кажется, — проявление некоего общественного инстинкта. Того, что понуждает людей к объединению и взаимодействию. Известно: любое общество так или иначе вырабатывает единые для всех идеалы, к которым оно стремится, в которые верит. Есть идеалы — есть общество. Если их нет, то могут быть только разобщенные, неспособные к жизни единицы. Чтобы жить, человек должен обладать способностью воссоздавать идеалы и верить в них. Повторяю: думаю, что такая способность заложена в людях в виде инстинкта и обладает его силой. Неудовлетворенный инстинкт, как известно, вызывает порою бурную реакцию. Эльвира была из тех, у кого этот инстинкт особенно развит.

Потом она говорила мне, что чувствовала себя обманутой «Может, все как Петренко? — думала она. — Только делают вид, фарисействуют, играют рыцарей? Может это всего лишь театр, цирк шапито? Может, и мой Володя?.. А я, как дура, верю... Выходит, я просто неумный, наивный человек... И все они в душе надо мной смеются... Может, Петренко-то самый искренний из них?..»

...Я рассказал о Петренко, чтобы подчеркнуть высокую нравственность нашего альпинизма. Говорят, исключение подтверждает правило. Можно добавить: чем сильней оно отклоняется от правила, тем достоверней выглядит само правило.

...В десять вечера мы прибыли на поляну. Пока раздевался, разувался, умывался, мне рассказали о положении кочневцев. А через полчаса в палатку ко мне зашли Гракович и Рощин.

— Ну что, надеваем ботинки? — обратился ко мне Валентин.

— Пока тапочки... Пошли к рации...

Связавшись с Кочневым, я спросил, могут ли они подождать до утра. И услышал в ответ: «Вполне».

Рано утром — пяти еще не было — мы вышли тройкой из лагеря, а в девять, пройдя вертикаль 1300 метров кратчайшим путем, стояли на верхней точке «жандарма» Верблюд. Взяли с собой шестьсот метров трехмиллиметрового стального троса весом в пятнадцать килограммов, блок-тормоз (собственной конструкции и изготовления Граковича) и еще кое-какие средства транспортировки.

Валентин — человек, богатый умом и спортивностью. Талантов у него много больше, чем времени, — на пять жизней хватит: кандидат географических наук, неоднократный чемпион по горно-прикладным видам спорта, отличный восходитель, скалолаз, спасатель и, как бывает у людей с пытливым умом, не лишен склонности к изобретательству, благо, что страсть эта имеет выход — альпинистское снаряжение. Зная об экспедиции Кочнева, он вылетел на Памир, прихватив с собой некоторые плоды конструкторских стараний. На всякий случай, авось кому понадобится.

Понадобились: сберегли силы, сократили время и в какой-то мере снизили теперь степень опасности.

Спускали по скальному гребню, сыпучему настолько, что казалось, он шевелится. Натянули три подвесные канатные дороги, потеряв на это времени в два раза больше, чем намечали. Тяжелая акья, провиснув, скользила по тросу и издали походила на сказочную лодку, чудесно плывущую в воздухе. Темнота надвигалась быстро, и стало ясно, что сегодня нам спуск не закончить. Но пока еще видно, продолжали работу.

Вниз с высоты 4500 тянулся крутой снежно-ледовый склон. Здесь я закрепился на тросе и пошел с телом один. Срываясь с гребня, с визгом летели камни. Засечь их глазами уже невозможно — темно. Они ухали совсем рядом: выше, ниже, слева, справа... Где-то надо мной Гракович и Рощин выдают трос, но их тоже не видно. Страшно — может быть, страшно, как никогда. Мне и нынче не по себе, когда вспоминаю тот печальный «альянс» с телом Блюма...

Мы сбросили с ним вертикаль в четыреста метров. Но на отметке 4100 нас настигла плотная горная ночь. Утром меня подменил Валентин Гракович. Он вошел с акьей в узкий глубокий желоб. Все камни идут сюда — у всего, что сыплется сверху, просто нет иного маршрута. Благо, что утро, — с мерзлых, застывших склонов падают только редкие, случайные булыжники. Но их тоже хватает, чтобы жизнь висела на волоске. Эти последние двести метров стоили Граковичу не меньше, чем мне четыреста...

Через два часа после входа в кулуар тело Блюминара Голубкова было доставлено в базовый лагерь, на поляну Сулоева, потом по воздуху в Москву.

ГЛАВА VIII. ПАМИР-74

Безобидных гор не бывает. Горы — хищники. Иногда они спят, сытые, ублаженные... Подолгу, по многу лет. И людям мнится, будто они ручные. Все — и самые опытные, самые осторожные, осмотрительные — усыпляются, если горы подолгу спят. Правило «Безобидных гор не бывает» понемногу стирается в памяти...

...Мы идем по спокойной горе. По отлогим, безмятежным, миролюбивым склонам, похожим скорее на зимние равнинные поля, чем на грани семитысячника. Буйствует только свет. Кажется: если этой свирепой светосилы еще чуть подбавить, будет взрыв... Все остальное застыло — выпуклые тугие сугробы, с которых буквально стекает солнце, воздух, небо, панорама Заалайского хребта... Райская благодать — сюда бы детишек, кататься на санках! Откуда здесь взяться опасности! Это там, на Хан-Тенгри, на пике Победы — самом северном семитысячнике мира — гуляют ураганные ветры, лютуют морозы... Это на Хан-Тенгри и на Победе нужно продумывать все «на случай, если», учитывать нештатные ситуации, предвидеть непредвиденное. Здесь все известно, все понятно, все спокойно... Сюда бы детишек — кататься на санках...

Мы относились к этой горе как к ручной собачонке, клыки и челюсти которой хозяину неопасны. 45 лет мы относились к ней так, словно и давление здесь безобидно, и разреженность воздуха не удушлива. Поднимались на восьмой километр в небо так же уверенно, без сомнений в исходе, как на «Седьмое небо» в Останкине.

Она снова заснула, эта гора... Или опять притаилась?

Сорок пять лет — со дня первого штурма — она убеждала людей в смирении агнца. А нынче показала, чего стоит ее оскал...

Второй раз поднимаюсь я на пик Ленина — второй раз за последние две недели... Меня не пускали, отговаривали, запрещали. Я объяснял, убеждал, заверял — вырвался. Зачем? Чтобы увидеть ее в последний раз?! Конечно. Но это только полправды... Не мог же я говорить им о чуде, на которое все же надеюсь?! О микроскопической несбыточной надежде, в которую сам не верю умом, но верю душой?!

8 августа, на другой день после страшных событий, когда улеглось, прояснилось, японцы покинули свой бивак на 6500 и во второй раз вышли на поиски женской группы. Они нашли их на предвершинном склоне. От семи тысяч книзу, растянувшись метров на двести, друг за другом вдоль спуска, как пунктир на бумаге, лежали тела. Их было семь... Так и сообщили в лагерь зарубежные наши коллеги...

Семь, а где же восьмая?! И кто восьмая?

...Беспочвенная надежда, ни единого реального шанса. Спустись она в затерянное, но обитаемое место Памира нынче, через три дня после катастрофы, мы бы об этом знали. Крохотная надежда повисла в воздухе и держится одной лишь силой моего желания. Я пытаюсь ей ставить «подпорки» — придумываю фантастические варианты, но ни в одном из них концы с концами не сходятся. Знаю — глупо. И все же надеюсь... Я должен отыскать восьмую...

Со мной челябинцы. Их четверо — друзья челябинского альпиниста Валерия Переходюка. Его супруга, Галина Переходюк, — одна из тех, кто лежит сейчас наверху... Еще одна альпинистская чета, разведенная горами... И он рвался с нами... И для него «восьмая» — зыбкая надежда...

Идем слишком медленно. Или так кажется?.. Боль, что копится внутри, сильнее любого допинга. Я пытаюсь ускорить темп, но вместо этого лишь нарушаю размеренность альпинистского шага... Впрочем, быстрее двигаться невозможно. Снегу вдвое против обычного. Отработка следа, как никогда, нынче сложна. Следы нужно делать на совесть, иначе провалишься вглубь, что называется, с ручками...

Странное лето. Аксакалы не помнят такого снежного лета.

Две недели назад, 25 июля, я и мастер спорта Дайнюс Макаускас — мой друг и напарник по восхождениям — ехали к пику Ленина с юго-западного Памира. (Там у нас было несколько выходов с альпинистами ГДР.) По дороге видели, как на альпийских лугах увязали овцы в снегу. Пастухи перегоняли отары вниз, в Алтайскую долину, думая, что уж там-то спасут животных от голода. Но и в долине белым-бело... В ночь на 25 июля пришел небывалый циклон и выбелил горы до самых подножий. Международный лагерь «Памир» расположился на поляне под пиком Ленина, на высоте 3700 метров. Поляна на то и поляна, чтоб быть зеленой. Мы застали ее покрытой снежным пластом сантиметров в тридцать. Позднее в этом сезоне подобное повторилось дважды.