Сказка сказок, или Забава для малых ребят - Джамбаттиста Базиле

Повар пошел и сделал все в лучшем виде, исполняя приказ госпожи Коросты. Ошпарив и ощипав голубку, он вылил эту воду с перьями в одну из цветочных ваз на террасе, где — не прошло и трех дней — пророс красивый побег цитрона, который весьма скоро вырос в большое дерево, так что на следующее утро его из окна увидел король; и поскольку он не замечал этого дерева раньше, то позвал повара и спросил, когда и кто его посадил.

И услышав от мастро Коккьяроне[631] все, как было, заподозрил неладное. И приказал, чтобы под страхом смерти никто не трогал это дерево, но, напротив, чтобы все заботились о нем как только могли. И через несколько дней показались на нем три прекрасных цитрона, похожие на те, что дала ему орка; и, когда созрели, принц сорвал их и унес к себе в комнату, где закрылся с большой чашей воды и ножом — подарком старухи, который он постоянно носил у пояса. И снова случилось у него, как в прошлый раз, с первым и со вторым цитроном; а когда он разрезал третий плод и дал напиться вышедшей из него фее, как только она его попросила, — у него в руках осталась та самая девушка, которую он оставил на дереве; и она рассказала ему о злодеянии, сотворенном рабыней.

А теперь — кто сможет изобразить, хоть в малой доле, счастье, что испытал принц при столь чудесном повороте судьбы! В чьих силах рассказать, как он ликовал, подскакивал, наслаждался, радовался! Представьте, как он плавал в море наслаждения, как будто выпрыгивал из тела, как будто взлетал до небес от блаженства! После крепких объятий, одев фею со всей пышностью, он привел и поставил ее посреди залы, где были собраны все придворные и вассалы, сошедшиеся на торжество. И, обращаясь по порядку к каждому, спрашивал у всех: «Скажите, какой казни заслуживает тот, кто поднял бы руку на жизнь этой прекрасной госпожи?»

И один отвечал, что тот заслуживает пенькового ожерелья, другой — что богатых подвесок из тяжких камней, третий — что такому следует сыграть молотом по животу, четвертый — отравой мучительной напоить, пятый — якорем шею украсить: один одно говорил, другой — другое.

После всех он задал тот же вопрос королеве, на что она отвечала: «Доброе дело того в костер бросать, пепел с башня разметать». Услышав ответ, король возгласил: «Своим пером подписала ты себе горе! Сама топор к стволу положила, сама цепь сковала, сама нож наточила, сама яд растворила! Никто тебе не сделал зла больше, чем ты сама себе сделала, бешеная собака! Знай, что она и есть та прекрасная девица, в которую ты вонзила шпильку! Это и есть прекрасная голубка, которую ты приказала задушить и поджарить на сковородке! „Как тебе кажется, Чекка, эта кляча?“[632] Гора высока, катись, пересчитывай ребра! Добрую какашку себе под нос подложила! Кто зло творит, пусть зла ожидает! Кто тащит в кухню хворост, пусть глотает дым!» И с этими словами велел схватить ее и обложить всю, как была, огромной кучей дров. А когда от нее остался лишь пепел, его развеяли с верхов замка по ветру, подтвердив истинность сказанного:

кто сеет тернии, пусть босиком не ходит.

Заключение сказки сказок, которое, завершая ту, что была их началом, послужит как

Забава десятая пятого дня

Зоза рассказывает историю своих злоключений; рабыня, слыша, что она трогает ее клавиши, ворчит, почему сказка не кончается так долго; но князь, не обращая внимания на эту воркотню, хочет дослушать рассказ. Когда обнаруживается обман, он велит казнить ее, как есть, беременную, и берет Зозу в жены

Все навострили уши, слушая историю Чометеллы; и одни хвалили ее умение, а другие сетовали на ее неосмотрительность: ибо не подобало в присутствии княгини-арапки говорить о лукавстве другой, ей подобной; и уже шептались, что этот рассказ рискует испортить всю игру.

А Лючия вела себя как настоящая Лючия, вся просеиваясь как сквозь сито, пока продолжался рассказ; и по тому, как трепетало ее тело[633], можно было догадаться о той буре, что разыгрывалась в сердце; ибо в рассказе о другой рабыне она видела изображение своих собственных проделок. Хоть женщины и скоро прекратили начавшийся между ними разговор, но сама Лючия была не властна освободиться от желания слушать сказки. Куколка вселила в ее тело жар, подобный тому, что испытывает укушенный тарантулом и нуждающийся для исцеления в звуках музыки[634]. И чтобы не дать Тадео повод к подозрению, она проглотила этот желток, положив на сердце отомстить, когда представятся для этого время и место.

Но Тадео, которому уже было весьма по нраву это развлечение, дал знак Зозе, чтобы рассказала нечто и она. И та, поклонившись, начала рассказ:

— Правда, господин князь и госпожа княгиня, всегда рождает ненависть, а я не хотела бы задеть никого из присутствующих, и говорю, лишь повинуясь вашему приказанию. Ибо я не приучена сплетать вымыслы и сочинять сказки; как мой характер, так и мои обстоятельства побуждают меня говорить правду. Однако, хоть пословица и говорит: «Писай светлым и покажи фигу доктору»[635], однако, зная, что правда — не из желанных гостей при княжеских дворах, мне трудно решиться рассказывать вещи, которые могут вас прогневать.

— Говори, что хочешь, — отвечал Тадео, — ибо из твоих прекрасных уст не может исходить ничего, что не было бы сладостным и приятным.

Его ответ словно ножом вонзился в сердце рабыни, что было бы видно, если бы черные лица в той же степени служили книгами души, как лица белые; и она рада была отдать палец на отсечение, чтобы избавиться от этих рассказов, ибо ее сердце сделалось чернее, чем лицо. Ибо еще ранее, услышав в рассказе Чометеллы первое предвестие беды, она по утренней погоде могла понять, что день будет для нее ненастным.

Между тем Зоза очаровывала