Сказка сказок, или Забава для малых ребят - Джамбаттиста Базиле
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но вскоре пришла к источнику некая черная рабыня, которую хозяйка послала принести воды. И она, случайно увидев в воде отражение феи, сидевшей на дереве, приняла его за свое собственное лицо и, изумленная, заговорила сама с собой: «Что видать, горемыка Лючия, ты красивый такой быть, а хозяйка тебя по воду посылать? И как такие дела терпеть, Лючия-горемыка?» С этими словами она с размаху разбила кувшин о камни и вернулась домой, уставив руки в бока, а когда госпожа спросила ее, почему она не принесла воды, ответила: «Лючия по воду пошел, кувшин конец себе нашел».
Хозяйка, проглотив этот обман, на следующий день дала ей осла и бочонок, чтобы она привезла его полным. И Лючия, вернувшись к источнику и снова увидев, как сияет на поверхности воды эта красота, испустила глубокий вздох со словами: «Я не быть рабыня губастый, я не „хала-бала“, я не задница что сзади, что спереди! Я такой красавица быть, а мне с бочонкой по воду ходить!» И сказав это — бух! — ударила бочонком о камни так, что он разлетелся на семьдесят кусков, после чего вернулась домой, ворча, и сказала хозяйке: «Осел уйтить, бочонок разбить, на землю пролить, все погубить!»
Бедная хозяйка, услышав это, более уже не могла сдерживаться, но, схватив метлу, отходила рабыню так, что она чувствовала боль во всем теле еще несколько дней спустя. После этого госпожа нашла бурдюк и дала рабыне со словами: «Беги бегом, сломя голову, негодница, ноги кузнечика, дырявая задница! Не вразвалку иди, не задом верти, а бегом принеси мне его полным воды! А коль нет, я тебя, как осьминога, отобью[628], я тебе таких колотушек надаю, что долго будешь помнить!»
Рабыня, взяв ноги в руки, понеслась, ибо, испробовав молнии, боялась грома. Но у источника, покуда наполнялся бурдюк, она, глядя в воду, снова увидела тот же прекрасный облик и сказала: «Тошно мне вода таскать, лучше Джоржию замуж отдавать![629] Не для того такой красота иметь, чтоб хозяйка до смерти гонял, на голова шишка давал!» И, вынув шпильку из волос, она принялась яростно протыкать бурдюк, который превратился в садовую площадку с фонтанами, бившими в сотню струй, так что фея, наблюдая это с дерева, не выдержала и рассмеялась.
Услышав смех, рабыня подняла глаза и обнаружила, как сама себя разыграла; она с яростью процедила тихо сквозь зубы: «Меня хозяйка побить, твой виноватый быть! Будешь за все заплатить!» — а вслух сказала фее: «Что делать там наверху, барышня красивый?» И та, будучи самой вежливостью, выложила все, не пропустив ни запятой, о том, что касалось принца, которого она дожидалась с часу на час, с минуты на минуту, с нарядами и со свитой, чтобы идти во дворец к отцу и вкусить счастья с любимым.
Тогда рабыня, разгоревшись дерзостью и решив выиграть эту партию, сказала ей: «Если твоя жениха ждать, пусти моя тебе волоса расчесать: будешь совсем-совсем красивый стать!» Фея сказала в ответ: «Какая ты славная — как первый майский денек! Расчеши меня, сделай милость!» — и, когда рабыня полезла на дерево, подала ей в помощь свою белую ручку, которая, сжатая черными сучьями, стала похожа на хрустальное зеркало в раме из эбенового дерева. Забравшись наверх, рабыня принялась прихорашивать девушке волосы и, выбрав момент, воткнула ей острую шпильку под сосок. Фея, почувствовав, что ее пронзили, вскричала: «Голубка! голубка!» — и, превратившись в голубку, взмыла вверх и улетела. А рабыня разделась догола, связала все тряпье, что на ней было, в узел, который забросила как можно дальше, и, оставшись на дереве в чем мать родила, казалась статуей из угля посреди изумрудного дворца.
Тем временем, сопровождаемый величественной кавалькадой, вернулся принц и, найдя бочку паюсной икры на том месте, где оставил кувшинчик молока, долго не мог сделать ни вдоха, ни выдоха и наконец еле выговорил: «О кто же поставил эту черную жирную кляксу на королевской бумаге, на которой я надеялся написать мои самые счастливые дни! Кто обил трауром этот свежевыбеленный домик, где я надеялся получить мои высшие удовольствия? Кто подложил мне грубый точильный камень — там, где я оставил целый рудник серебра, веря, что проживу богатым и счастливым?» Но лукавая рабыня, видя изумление и ужас принца, сказала: «Не удивись, прынца моя, моя вот так — гоп-ля-ля! — весь заколдованный стал: один год лицо белый, другой год задница черный!»
Убитый несчастьем принц, видя, что случившегося горя не поправить, опустил рога, как бык, и, проглотив пилюлю, помог этой угольной глыбе спуститься, одел ее с головы до ног в принесенные роскошные одежды, нарядил, украсил и с комом в горле, весь мрачный, насупленный, с надутыми губами, повел ее в свою страну. И король с королевой, выйдя из дворца за шесть миль, встретили сына и его невесту с таким удовольствием, с каким узник получает приговор о повешении, когда увидели этого безумца, который прошел полмира в поисках белой голубки, а теперь вел за собой черную ворону. Однако, не в силах ничего поделать, родители отказались от престола в пользу новобрачных, возложив золотой венец на эту угольную башку.
И вот, в то время как готовили невероятные празднества и умопомрачительные пиршества, — и повара ощипывали гусей, резали поросят, свежевали козочек, нашпиговывали жаркое, снимали пену с пиньят[630], крошили мясо для биточков, начиняли каплунов, готовили тысячи других наивкуснейших блюд, — под окном кухни села голубка и произнесла человеческим голосом:
Скажи-ка, начальник над кухней,
как поживают король с чернухой?
Повар поначалу не обратил на эти слова внимания; но, когда голубка прилетела еще раз, повторив то же самое, а потом и еще раз, он побежал в зал, к столу новобрачных, чтобы рассказать о столь удивительном происшествии. И молодая хозяйка, лишь только услыхав стишок, повелела немедленно изловить голубку и тут же свернуть ей
