Власть и наука - Валерий Сойфер

"полностью реабилитирован Верховной Прокуратурой Союза, вернулся в Ленинград и был принят на прежнее место работы в ВИР-е. Таким образом, все... обвинения... В.Е.Писарева были признаны, как оно и было на самом деле, полным вымыслом, возобновлять который снова через 8 лет нет никаких оснований.

...Я самым категорическим образом настаиваю на проверке показаний [Бондаренко] путем очной ставки нас всех троих: меня, акад. Вавилова и Бондаренко, так как уверен, что Вавилов или ничего подобного не говорил Бондаренко, или -- нечто совсем другое, им совершенно извращенное." (103).

Спокойствие в словах и убедительность в логическом построении были самой сильной стороной этого сочинения. Рассматривая пункт за пунктом обвинения Бондаренко, Левитский показал, что тот ничего не понимает в науке и потому нельзя его слова о вредительстве в науке принимать всерьез. Такая твердая позиция чуть было не привела его к освобождению, так как следователь Куксинский не мог найти к чему прицепиться, дело оттягивалось и оттягивалось (показателен почти полугодовой промежуток между вторым и третьим допросами -- 5 июля и 21 декабря), и в конце концов, следователь фактически склонился к оправдательному заключению, так как написал в своем постановлении от 3 января 1942 года, что для того, "чтобы разобраться в деле, необходима экспертиза, а так как организовать ее сейчас [шла война с Германией -- В.С.] невозможно, приостановить дело до окончания войны..." (104). Григорию Андреевичу дали ознакомиться с этим постановлением, и он расписался на нем. Начальству однако такое постановление не понравилось, и делу был дан ход. 25 марта 1942 г. Левитскому дали расписаться, что предварительное следствие закончено, и дело передается в суд:

"Следственное дело ╧ 690-41 по обвинению Ковалева Н.В., Мальцева А.И., Левитского Г.А., Фляксбергер К.А., принять к своему производству [так в тексте!] и после дополнительного расследования направить на рассмотрение ОСО НКВД СССР.

13.03.4"2 (105).

Но суда Левитский не дождался, он скончался в Златоустовской тюрьме 20 мая 1942 года17 , а 13 сентября того же года в той же тюрьме скончался Фляксбергер. Нельзя исключить того, что оба ученых не просто скончались, а покончили с собой в тюремных застенках.

Когда в 1955 году Военная Прокуратура СССР пересматривала дела арестованных, расстрелянных и замученных генетиков школы Вавилова, по поводу дел Левитского и Фляксбергера было решено прекратить их "за недоказанностью вины". Только в 1989 году прокуратура признала, что чекистская "ошибка" была связана не с плохим доказательством вины, а что дело следовало прекратить "за отсутствием состава преступления". В окончательном постановлении прокуратуры было сказано:

" Левитский и Фляксбергер обвинялись в том, что... активно проводили вредительскую деятельность в направлении замедления темпов развития социалистического земледелия.

Обвинение их основано на показаниях незаконно осужденного и впоследствии оправданного за отсутствием в его действиях состава преступления -- Вавилова Н.И.

В ходе предварительного следствия Левитский и Фляксбергер категорически отрицали свою вину.

Как видно из материалов уголовного дела, фактически они были арестованы за резкую критику учения Лысенко и за свои убеждения, высказанные ими на ученом совете, о том, что нельзя аргументировать политическими идеями научные теории" (/106/, выделено мной -- В.С).

Из шести арестованных в связи с делом Вавилова ученых, упомянутых в данном разделе, выжили только двое -- Н.В.Ковалев и А.И.Мальцев. Л.И.Говоров погиб в заключении.

Елена Карловна Эмме после ареста 19 октября 1941 года была обвинена во вредительстве, осуществлявшемся вместе с Вавиловым, дискредитации Лысенко и в шпионаже в пользу Германии. На первом же допросе она не смогла найти сил противостоять следователям и самооговорила себя, согласившись, что она шпионка. Ни одного конкретного эпизода передачи шпионских сведений она привести не смогла. Военный прокурор потребовал вернуть дело Эмме следователям для более ясного обоснования её преступлений. Тогда следователи вменили ей в вину вредительство при изучении овсов и ... "политическое двурушничество". Последнее было следствием того, что чекисты выяснили, что вместо доносов на Вавилова и коллег в органы, как она согласилась в 1930-м году, она о своем задании рассказала и Вавилову и еще, по крайней мере, двум людям, имена которых кто-то донес в НКВД. 24 февраля 1942 года Эмме ознакомили с новым обвинительным заключением. Теперь суд -- так называемое Особое Совещание, или ОСО, должно было решить ее судьбу. В документах, направленных в ОСО, рекомендовалось применить к ней высшую меру наказания -- расстрел. Дожидаться суда Эмме не стала -- 10 марта 1942 года она покончила жизнь самоубийством, повесившись в камере (107).

Борцы, соглашатели и предатели

Арест Вавилова придал силы лысенкоистам в борьбе за власть и дал возможность покровителям Лысенко более откровенно выступать с нападками на генетику и на генетиков, постоянно намекая на то, что все генетики -- шпионы и враги советской власти. В этих условиях даже те из руководителей советской науки, которые понимали беспочвенность лысенкоизма и вред, наносимый им, вынуждены были помалкивать.

Это отчетливо проявилось во время обсуждения плана научно-исследовательских работ Академии наук СССР на 1941 год. Дебаты по проекту плана, составлявшегося еще при участии Вавилова и включавшего предложенную им как директором Института генетики АН СССР программу работ, состоялись через 7 недель после его ареста. Эти дебаты выявили, кто же персонально поддерживал Лысенко в борьбе с Вавиловым, на кого Лысенко опирался, и кто мог быть причастен к аресту Николая Ивановича.

Предварительно -- 30 октября 1940 года было срочно созвано, как говори-лось в отпечатанных типографским способом приглашениях, "совещание членов ВКП(б) -- академиков и членов-корреспондентов, руководителей учреждений и секретарей партбюро московских институтов АН СССР по вопросам плана работ Академии наук СССР на 1941 год". Извещения, подписанные вице-президентом АН СССР О.Ю.Шмидтом, рассылались нарочным утром того же дня, а совещание назначали на 6 часов вечера в Конференц-зале Академии наук (108).

На этом узко партийном совещании прозвучало требование включить в планы академических институтов разработку проблем, близких к запросам практики. Лысенкоисты воспользовались этим, чтобы попытаться исключить из плана работы по "формальной генетике" и заменить их работами одного мичуринского направления.

На общем собрании Академии наук, состоявшемся несколькими днями позже, О.Ю.Шмидт сообщил о плане работ с учетом замечаний, сделанных на собрании партгруппы. За ним на трибуну поднялся избранный незадолго до этого академиком АН СССР сталинский приближенный А.Я.Вышинский18, который в грубой форме раскритиковал план, сопровождая свои слова угрозами и требуя устранения всего, что хоть как-то связано с "преступной генетикой". Страх перед Вышинским был настолько велик, что академик Отто Юльевич Шмидт -- заслуженный партиец (с 1918 года), герой освоения Арктики и Герой Советского Союза, ученый, известный своими работами по географии и космогонии, от волнения потерял сознание и упал...

Конечно, работать генетикам в таких условиях было нелегко. Но не все прекратили борьбу против лысенкоизма, как и не все выступили в роли соглашателей или, хуже того, предателей своих научных интересов и идеалов. Среди тех, кто поддерживал генетику, были не только сами генетики, но и ученые других специальностей.

Исключительную роль в те годы играла деятельность академика Дмитрия Николаевича Прянишникова19. Он открыто демонстрировал свое уважение к ученику -- Вавилову уже после ареста Николая Ивановича, представлял его на Сталинскую премию, выступая, ссылался на работы арестованного академика, не раз обращался лично к Берия с просьбами помочь Вавилову. Хорошо известно отрицательное отношение Прянишникова к любым формам догматизма, его непрестанная борьба с еще одним "реформатором" агрономической науки сталинских лет, извратившим почвоведение и внедрившим в практику советского земледелия травопольную систему -- В.Р.Вильямсом. Удивлявшая многих гражданская доблесть Прянишникова и, конечно, его личный огромный вклад в науку, способствовавший созданию новой ее области -- агрохимии, снискали Дмитрию Николаевичу уважение, которого мало кто удостаивался в среде советских биологов, хотя оно не принесло ему ни бесчисленных правительственных наград, ни высоких административных постов. Всю жизнь он следовал девизу: "К науке надо подходить с чистыми руками". Моральная чистота означала для него не просто неучастие в процессах, совершающихся на твоих глазах, не олимпийскую беспристрастность, а активное подключение к борьбе за чистоту в научной сфере. Его старшая дочь, В.Д.Федоровская, отмечала в своих записках: