Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Утром 8 декабря Рузвельт продолжил разговор с Черчиллем по телеграфу с повторения фразы, что они теперь в одной лодке, добавив, что «это судно не должно и не может быть потоплено». Не слишком удачное выражение, учитывая, что японцы, посетившие Гонолулу и Манилу, не оставили достаточного количества британских и американских судов для того, чтобы организовать преследование, не говоря уже об уничтожении, японского военно-морского флота. Спустя несколько часов конгресс объявил войну (382 голоса за, 1 против), но только Японии. Когда Рузвельт выступал в конгрессе, он не упомянул ни Черчилля, ни Гитлера. Япония ввергла Америку в войну, но не против Гитлера[1083].

Днем 8 декабря Черчилль отправился в палату после полудня, держа в руке свернутые утренние газеты, с помощью которых расчищал путь сквозь толпу, собравшуюся на улицы, для себя, Клементины и Памелы. Из дневника Николсона: «Уинстон входит в палату, ссутулив плечи, с выражением мрачной решимости на лице». Премьер-министр объявил членам парламента, что военный кабинет, посовещавшись, объявил войну Японии. Он сказал о том, что придется столкнуться с новыми опасностями. «Когда мы думаем о безумном честолюбии и жадном аппетите, ставших причиной этого огромного и печального распространения войны, нам только и остается думать, что гитлеровское безумие поразило японский ум и что следует уничтожить корень зла вместе с его отростками». Черчилль напомнил палате, что «некоторые лучшие корабли из состава Королевского флота прибыли на Дальний Восток в самый подходящий момент». Эти слова предназначались для американцев, поскольку после потери флота в Пёрл-Харборе, «Принц Уэльский» и «Рипалс» обеспечивали военно-морское присутствие союзников в западной части Тихого океане, возможно, во всем Тихом океане. Корабли сигнализировали Вашингтону черчиллевское стремление внести свой вклад в дальневосточную войну. В Токио видели в кораблях то, чем они были на самом деле, – объекты нападения[1084].

В то утро Черчилль отправил личное письмо японскому послу, в котором очень вежливо объявил о состоянии войны между их странами. Некоторые его коллеги сочли эту ноту излишне вежливой. Позже Черчилль написал, «но, в конце концов, когда вам предстоит убить человека, ничего не стоит быть вежливым». В тот же день он сказал королю Георгу, что рассчитывает отправиться в Вашингтон, конечно, только в том случае, если «президент Рузвельт даст согласие, а я не сомневаюсь, что даст», и добавил, что отсрочит визит до тех пор, пока не прояснится ситуация с Германией и Италией (пока еще ни одна из них не объявила войну Америке). Но он не умел ждать и отправил в Вашингтон телеграмму с просьбой встретиться с Рузвельтом, чтобы «в целом рассмотреть план войны». Рузвельт не ответил на телеграмму, но сказал Галифаксу, что, вероятно, удастся собраться в районе 7 января. Черчилля это не устраивало, но он ничего не мог поделать. Следующий шаг должен был сделать Рузвельт[1085].

Иден, собираясь уехать из Скапа-Флоу в Москву, считал крайне неразумным, что в такое сложное время они с Черчиллем одновременно покинут страну. Кроме того, он полагал, что Сталин, который никому не доверял, решит, что Черчилль и Рузвельт хотят сговориться у него за спиной. Он позвонил Джону Уайнанту, чтобы высказать свои сомнения, но тот сказал, что, насколько ему известно, встреча пока не назначена. Оливер Харви, парламентский секретарь Идена, написал в дневнике: «Премьер-министр настоящий безумец; он пребывает в таком возбужденном состоянии, что самые дикие планы кажутся разумными». В конце дня Иден отплыл, несколько успокоенный, считая, что король, Уайнант и военный кабинет добьются, чтобы Черчилль остался дома. Черчилль не собирался отказываться от поездки, но приглашения от Рузвельта так и не было. Гитлер тоже безмолвствовал[1086].

Пришло время Черчиллю развернуть карты тихоокеанских островов и архипелагов, которыми давно никто не пользовался и многие из которых высокопоставленные британские чиновники, включая премьер-министра, никогда не видели. Черчилль любил карты не только за практическую ценность, но и за то, что они будоражили его воображение. Карты и морские диаграммы переносили его в дальние страны, вызывали в воображении героические события давно минувших дней. Это создавало проблемы, когда он – регулярно – вмешивался в работу военных планировщиков. Энтони Хэд, награжденный за Дюнкеркскую операцию, младший штабной офицер, занимавшийся военным планированием, вспоминал, как Черчилль, ткнув пальцем в Филиппины, заявил, что вот этот остров – по мнению Черчилля, он являлся частью Голландской Ост-Индии – «населен драконами». Свои знания (или их отсутствие) он черпал из писем Клементины, совершившей семь лет назад четырехмесячный круиз в Ост-Индию.

Фактически каждая остановка во время ее путешествия, Рангун – Сингапур – Борнео, подверглась или вскоре подвергнется нападению японцев. Из Сингапура Клементина посоветовала Уинстону взять в адмиралтействе карту новой британской военно-морской базы, расположенной между островом Сингапур и материком. Если бы он прислушался к ее совету, то понял, что для защиты материковой части Малайи не предусмотрено никаких оборонительных сооружений; Уэйвелл обратил на это его внимание всего за несколько недель до решающего сражения за Сингапур. Клементина побывала на острове Комодо, где принимала участие в охоте на «дракона». Расстояния, которые приходилось преодолевать в Тихом и Индийском океанах, захватывали воображение – 14 тысяч миль и пятьдесят дней пути от Лондона до Калькутты через Кейптаун, 8 тысяч миль и три недели пути от Сан-Франциско до Бомбея. Черчилль упомянул «огромные пространства», толком не представляя, насколько необозримыми были водные пространства в этой части мира. Все европейские и североафриканские театры военных действий и большая часть района боевых действий в Атлантике находились в пределах 1300-мильного радиуса от Берлина; новейшие британские и немецкие бомбардировщики могли вылететь с базы на закате и вернуться обратно к завтраку. Если в 1914 году войска доставляли в окопы по железной дороге в несколько этапов, то теперь можно было перебросить все армии с одного конца Европейского континента на другой. Современные технологии позволили сократить время и расстояние на континенте. Но на необозримых просторах Тихого океана могла разместиться вся Европа, Средиземноморье, Ближний Восток и Северная Африка, причем несколько раз[1087].

Черчилль ожидал, что на этих просторах «Принц Уэльский» и «Рипалс» преподнесут урок японцам, как это могла сделать только величайшая в мире морская держава, научившаяся этому задолго до того, как капитан Альфред Тайер Мэхэн изложил на бумаге свои соображения по этому вопросу[1088].

Японцы, как британцы, были знакомы с принципом Мэхэна, что на океанских просторах – где крепости и морские базы находятся на сотнях и даже тысячах миль друг от друга – сначала необходимо уничтожить вражеский флот, а уж потом захватывать крепости и оборонительные сооружения. По сути, это вариант принципа, изложенного прусским военным философом Карлом фон Клаузевицем, что первой целью командующего является уничтожение вражеских армий, а не захват оборонительных сооружений. По мнению Мэхэна, уничтожение вражеского флота практически гарантировало успех любой наземной операции. Черчилль написал об этом в «Истории англоговорящих народов», где объяснил капитуляцию Корнуоллиса в Йорктауне неспособностью Королевского флота помешать французскому флоту отрезать Корнуоллиса от его подкрепления: «Морская держава в очередной раз решила проблему, но и французская блокада, возможно, хорошо преуспела в британской войне на истощение». В это время американские колонисты прошли по суше 400 миль и заманили в ловушку в Йорктауне армию Корнуоллиса, который понял, что попал в безвыходное положение, и был вынужден капитулировать. Сингапур оказался в аналогичном положении. Японские войска, высадившиеся в 400 милях к северу, решительно перемещались по полуострову Малакка. Пока «Принц Уэльский» не обнаружил и не уничтожил вражеские корабли, Ямасита мог получать подкрепление[1089].