Подельник эпохи: Леонид Леонов - Захар Прилепин

Спустя пятнадцать лет Леонов неожиданно вспомнит в разговоре с литературоведом Александром Овчаренко:

– Будучи в США, я сказал: «Мы живем в век, не позволяющий делать ошибок».

А на вопрос Овчаренко: «Вы оптимист или пессимист?» ответит:

– Я пессимист. Считаю, что пессимизм умнее оптимизма. Пессимизм позволяет предусмотрительность. Я жду несчастья, а оно – не случилось. Хорошо. Случилось же – я встречаю его подготовленным.

Своею повестью Леонов настраивал читателей на пессимистический лад.

«Бегство мистера Мак-Кинли» было написано летом 1960 года; полгода цензура вычитывала киноповесть, и затем наверху решили публиковать ее в «Правде», что и было сделано: с 1 января по 5 февраля новая леоновская вещь публикуется в главной государственной газете.

Однако на киносудьбу «Бегства мистера Мак-Кинли» это не повлияло.

В те годы никто не решится экранизировать ее.

И снова «Метель»

В марте 1962-го Леонов поехал в Карелию – на этот раз его выдвинули кандидатом в депутаты в Верховный Совет от Беломорского избирательного округа.

8 марта он прибыл в Беломорск, побывал на строительстве местной ГЭС, а в клубе имени Сергея Кирова повстречался с избирателями.

Роман «Русский лес» в те времена дал ему большое количество читателей всех возрастов. В газете «Беломорская трибуна» периодически публиковались вполне, судя по нетривиальному содержанию, искренние отзывы жителей Карелии о писателе и кандидате Леонове. Едва ли не все из них пишут благодарные слова об этой книге.

Проблема сохранения лесного богатства стала и главной его заботой как депутата, и на встречах об этом говорили больше всего.

В Беломорске, в том марте, Леонов отчитывался перед людьми: «Моя последняя книга посвящена запутанной и непролазной лесной проблеме – защите родной природы, от которой мы требуем всё больше, чем отдаем ей накопившегося долга. До сих пор еще в нашей лесной промышленности есть достаточное количество последователей Грацианского… Пока мы ведем этот разговор, наверное, сотни безумных костров горят на наших лесосеках, так я за то, чтобы погасить эти неразумные огнища».

Такие депутаты – которым еще и не нравилось что-то в Стране Советской – были внове; даже если б выборы той поры не были безвариантной профанацией, его б избирали все равно: сотни писем жителей Карелии радетелю русского леса, полученные Леоновым в тот год, – тому порукой.

9 марта Леонов съездил в село Нюхча, общался там с рыболовами. Карелы его очаровали – не очень похожий на русских, степенный, сдержанный и – что Леонову было особенно важно – мастеровитый, бережный к лесу народ.

В том же марте Леонова в третий раз избрали депутатом в Верховный Совет.

Лето принесло писателю две новые обнадеживающие вести: во-первых, было предложено сделать сценарий для экранизации «Русского леса» – и Леонов его написал; во-вторых, появилась возможность вернуть на сцену запрещенную и не переиздававшуюся двадцать два года пьесу «Метель» – ту самую, что едва не стоила Леонову жизни.

Критик Евгений Сурков буквально уговорил режиссера Московского театра драмы и комедии А.К.Плотникова пьесу прочесть. Тот был прочтенным просто поражен, но самочинно взяться за такую постановку, естественно, не мог.

Плотников вышел на министра культуры Екатерину Фурцеву, рассказал о желании ставить пьесу.

Фурцева приняла просьбу к сведению, прочла «Метель»… Пригласила на встречу самого Леонова и попросила его пойти на некоторые исправления в крамольном тексте. Он спорить не стал, в итоге 30 июля 1962 года Екатерина Фурцева подала в ЦК КПСС докладную следующего содержания:

«Московский театр драмы и комедии обратился в Министерство культуры СССР с просьбой разрешить ему поставить пьесу Л.Леонова “Метель”.

Ознакомившись с существующим вариантом пьесы, Министерство культуры СССР считает, что при некоторых авторских доработках она могла бы быть использована в репертуаре театров.

Автор пьесы Л.Леонов согласен вместе с театром доработать пьесу с учетом всех замечаний, которые будут сделаны по прилагаемому старому варианту “Метели”.

Считая необходимым привлечь Л.Леонова к активной работе с театрами, Министерство культуры СССР просит ЦК КПСС пересмотреть принятое в 1940 году постановление о пьесе “Метель” и разрешить Московскому театру драмы и комедии после авторской доработки включить это произведение в репертуар театра».

18 октября 1962 года Президиум ЦК КПСС принимает решение: отменить постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 18 сентября 1940 года о пьесе «Метель» как необоснованное. 25 октября «Литературная газета» публикует первый акт пьесы – причем в старом еще варианте.

В декабре Леонов читает уже переработанный текст актерам Московского театра драмы и комедии.

Казалось, что всё должно получиться, тем более что к «Метели» помимо Театра драмы и комедии проявил интерес еще и МХАТ.

В итоге обе эти, принесенные 1962 годом, вести Леонова лишь разочаровали.

МХАТ так и не решился взяться за «Метель». Театр драмы и комедии продолжил репетиции, хотя уже было известно, что у пьесы объявились недоброжелатели «наверху». В марте Леонов писал литературоведу Владимиру Ковалёву, что над пьесой «собираются тучки среднего размера».

Работу над постановкой все-таки довели до конца, премьера должна была состояться в декабре 1963 года, даже афиши появились на тумбах.

Но спектакль все равно закрыли, причем вместе с театром. В начале 1964 года по решению исполкома Моссовета главным режиссером вместо Плотникова был назначен Юрий Любимов, сам Театр драмы и комедии был реорганизован и официально получил новое свое имя Театр на Таганке.

В планы Юрия Любимова, позднее заслуженно зарекомендовавшего себя провозвестником свобод в Советской России, постановка «Метели» не входила. Заметим, что в первые годы своей работы он куда более успешно делал, безусловно, яркие, но и столь же правоверные советские спектакли по Маяковскому и Джону Риду – про «Десять дней, которые потрясли мир».

Зато «Метелью» (равно как и «Золотой каретой») очень заинтересовались в большинстве стран соцлагеря. Объяснений этому, как минимум, два.

Во-первых, в послевоенные годы в европейских театрах пьесы Леонова шли не реже, а порой и чаще постановок, скажем, по Чехову и Горькому. Леонова хорошо знали и любили.

Во-вторых, потайное недовольство, испытываемое интеллигенцией стран соцлагеря, требовало выхода, в том числе и в сфере культуры – и здесь пьесы Леонова стали неожиданным подспорьем. С одной стороны, признанный советский писатель, с другой – пишет о том, чего никто или почти никто не решался писать ни у них, ни у нас.