Агата Кристи. Английская тайна - Лора Томпсон

Такое выворачивание клише наизнанку кажется ловким, но простым ходом, однако на самом деле здесь кроется куда больше. Трюк, который проделывает Агата с femme fatale, выявляет истину: женщины, подобные Арлене, чаще оказываются жертвами, а не хищницами. И такой поворот все ставит на свои места: мы разгадываем загадку, потому что разгадали характер, — вот почему нам это нравится.

Почти никто этого не замечает, потому что автор не склонен специально привлекать к этому внимание. И это тоже производное в высшей степени обманчивой простоты Агаты Кристи. Если у Рут Ренделл — писательницы, которой восхищается современный мир, — тайна характера является предметом болезненно пристального изучения, то у Агаты Кристи характеры — это данность: она исходит из того, что нам известно, как устроен мир. При всей своей так называемой уютности Агата изощренна. Адюльтер, к примеру, принимается как нечто само собой разумеющееся. Генриетта Савернейк никоим образом не осуждается за ее любовную связь с Джоном Кристоу. В «Таинственном происшествии в Стайлсе» то, что супруги — главные герои — развлекаются на стороне, является данностью. А в «Сверкающем цианиде» не ставится вопрос о том, имеет ли право красавица Розмари Бартон обманывать своего старого скучного мужа («Он приучил себя смиряться с этим — побочные обстоятельства!»). И способность изменить супругу отнюдь не означает способности убить. Отголоски личного жизненного опыта Агаты бывают заметны в ее книгах, но она всегда умела отстраниться от них: они проникают в тексты, но не влияют на них. Говорят, будто она склонна выводить в роли убийц мужчин типа Арчи, хотя трудно понять, из чего это следует. Просто это не то, что Агата стала бы делать.

Раз Агата могла принимать человеческие слабости как жизненный факт, то и ее сыщики могли это делать. В «Пяти поросятах» Пуаро говорит: «Лично я веду исключительно моральную жизнь. Но это не совсем то же самое, что исповедовать моральные принципы». В «Спящем убийстве» мисс Марпл обвиняют в том, что она «восхитительно цинична», на что она отвечает: «О, дорогой мистер Рид, очень надеюсь, что это не так. Всегда следует надеяться на человеческую природу».

А вот в осуждении убийства оба детектива бескомпромиссны. Лишь в «Убийстве в Восточном экспрессе» Пуаро сочтет убийство простительным и только в «Занавесе» отнесется к нему неоднозначно. Во всех других случаях — «Я убийство не одобряю». Мисс Марпл еще более категорична: «Честно признаться, мне доставляет удовлетворение думать, что его повесят», — говорит она в конце романа «Труп в библиотеке».

В романе «Раз, два, три, туфлю застегни» банкир Алистер Блант искушает Пуаро своими аргументами: мол, он совершил убийство ради блага страны и по этой причине должен быть отпущен: «Если я уйду, вы знаете, что может случиться. Я нужен, месье Пуаро. А этот негодяй-грек, лжец и шантажист, собирался погубить дело всей моей жизни». Пуаро соглашается. Он верит в политику консерваторов и страшится мира, лишенного людей, способных ее проводить (книга написана в 1939 году). Тем не менее, когда он отвечает, что Блант все же непременно должен быть призван к ответу, в этой отповеди звучит голос его создательницы:

«— Вы — человек величайшей личной честности и нравственности. Вы сделали шаг в сторону, и внешне это никак на вас не отразилось… Но внутри вас любовь к власти выросла до необозримой высоты. Вы принесли в жертву четыре человеческие жизни и считаете, что это не в счет.

— Разве вы не понимаете, Пуаро, что безопасность и благополучие целого государства зависят от меня?

— Меня не заботят государства, месье. Меня заботят жизни индивидуумов, которые имеют право на то, чтобы никто не мог эти жизни у них отнять».

Пуаро опечален арестом Алистера Бланта; он искренне сочувствует и Жаклин де Бельфор в «Смерти на Ниле»:

«— Не огорчайтесь так, месье Пуаро! Я имею в виду — из-за меня. Вы ведь огорчены, правда?

— Да, мадемуазель.

— Но вам ведь не пришло бы в голову отпустить меня?

Пуаро тихо ответил:

— Нет.

Она кивнула, молча соглашаясь.

— Да, сентиментальность здесь неуместна. Я могла бы сделать это снова… Я теперь — человек ненадежный. Сама это чувствую… — Она помолчала и раздумчиво продолжила: — Это так чудовищно просто — убивать людей. И начинаешь думать, что это не имеет значения…»

Жаклин по природе своей не убийца; просто мужчина, которого она любит, хочет совершить убийство, а она знает, что он недостаточно умен, чтобы сделать это в одиночку. «Поэтому мне пришлось тоже принять участие, чтобы присмотреть за ним», — говорит она.

«Пуаро ничуть не сомневался, что мотив у нее был именно тот, о котором она рассказала. Ей самой не нужны были деньги Линнет Дойл, но она любила Саймона Дойла, любила за гранью здравого смысла, нравственности и жалости».

И все же Пуаро остается истинным «буржуа», не позволяя моральному компромиссу одержать верх. Он не будет лить слезы над обреченной душой убийцы, как это делает Питер Уимзи в «Испорченном медовом месяце». Мисс Марпл тоже проявляет снисходительность к слабости, но непреклонна в противостоянии ей. Их устами говорит их создательница, у которой такое же рациональное отношение к убийству: убийца должен быть уничтожен, поскольку влияет на жизнь многих людей. В отношении смертной казни Агата была несгибаема, здесь ее жесткость превалировала над чувствительностью. «Я думаю, что публичные повешения — варварское зрелище, — писала она из Багдада,[422] где видела, как возводили виселицу, — но полагаю, что в здешних краях они оказывают свое воздействие». Если наказание работает — это главное. Как замечает мисс Марпл:

«Я могу воздержаться от высказывания своего мнения о тех, кто убивает, но я думаю, что они — зло для человеческого сообщества; они не привносят в него ничего, кроме ненависти, а берут от него все, что могут. Хотелось бы верить, что такими они созданы, что они родились с этим пороком и, возможно, их следует пожалеть, но даже в этом случае, считаю, их нельзя щадить, потому что пощадить их — все равно что пощадить человека, явившегося из зараженной чумой средневековой деревни, который заразит ваших невинных и здоровых детей. Невиновный должен быть защищен…»

Это высказывание — из тех, что могло бы вызвать возмущение хулителей Агаты Кристи, которые наверняка истолковали бы ее поддержку смертной казни как свидетельство устарелости взглядов и сочли бы абстрактным, даже грубым, ее отказ впустить в свои суждения моральную гибкость. Они также недостаточно принимают во внимание читателя, который подспудно испытывает глубокое удовлетворение от сознания того, что проблема разрешена и справедливость восстановлена. Если писать эти книги каждый раз было для Агаты маленьким катарсисом, то и люди, их читающие, испытывают то же.