Агата Кристи. Английская тайна - Лора Томпсон

«Я могу воздержаться от высказывания своего мнения о тех, кто убивает, но я думаю, что они — зло для человеческого сообщества; они не привносят в него ничего, кроме ненависти, а берут от него все, что могут. Хотелось бы верить, что такими они созданы, что они родились с этим пороком и, возможно, их следует пожалеть, но даже в этом случае, считаю, их нельзя щадить, потому что пощадить их — все равно что пощадить человека, явившегося из зараженной чумой средневековой деревни, который заразит ваших невинных и здоровых детей. Невиновный должен быть защищен…»

Это высказывание — из тех, что могло бы вызвать возмущение хулителей Агаты Кристи, которые наверняка истолковали бы ее поддержку смертной казни как свидетельство устарелости взглядов и сочли бы абстрактным, даже грубым, ее отказ впустить в свои суждения моральную гибкость. Они также недостаточно принимают во внимание читателя, который подспудно испытывает глубокое удовлетворение от сознания того, что проблема разрешена и справедливость восстановлена. Если писать эти книги каждый раз было для Агаты маленьким катарсисом, то и люди, их читающие, испытывают то же.

«Существует психологическая потребность в существовании этого жанра, — говорит Ф. Д. Джеймс. — Я думаю, что детективная история, особенно в силу своей структуры, дает человеку определенную психологическую поддержку, ибо трактует о привнесении порядка в беспорядок. Особенно мощно это сказывается у Агаты Кристи, поскольку ей довелось жить во времена мировых катаклизмов, когда люди готовы были поверить, что решение проблем общества — вне человеческих возможностей. А здесь у них появлялось ощущение, что проблемы решить можно, причем не каким-то сверхъестественным способом, а лишь благодаря уму и смелости. Я полагаю, что детективы укрепляют веру в то, что мы живем в управляемом мире. Думаю, она все это отчетливо осознавала, и мы это очень отчетливо осознаем, когда читаем ее книги».[423]

Таким образом, убийство было для Агаты средством достижения цели. Само по себе оно ее мало интересовало. Ее занимала психология страха (как в романе «И никого не стало») и подозрения (особенно в семейных драмах, таких как «Кривой домишко» и «Горе невинным»). Но когда она касалась психологии убийства, то на самом деле писала о человеческой природе — не о тех ее проявлениях, что за пределами обычного, а о самых обычных, но доведенных до крайности. У Агаты Кристи очень мало убийц, совершающих убийство ради убийства, — всего три, может быть, четыре. Большинство — такие как Седдон и Смит, — убивают из-за денег (самый распространенный мотив в ее книгах); некоторые — как Криппен и Байуотерс — ради любви или — как Армстронг и Констанс Кент — из ревности. Другие узнаваемые мотивы — это убийство, совершенное из инстинкта самосохранения (как в романах «Убийство Роджера Экройда», «Карты на столе», «Миссис Макгинти с жизнью рассталась»), и убийство из мести («Рождество Эркюля Пуаро», «По направлению к нулю», «И, треснув, зеркало звенит»). Более скрытый мотив — неожиданный для владелицы Гринвея — убийство, совершенное для того, чтобы сохранить или создать некое прекрасное место («Загадка Эндхауса», «Вечеринка в Хэллоуин»), хотя в конце концов оно все равно оборачивается убийством из корыстных побуждений. Есть у нее также убийство во имя справедливости — «Убийство в Восточном экспрессе», «И никого не стало». Есть даже убийство, совершенное ради приобретения средств для покупки кафе, — этот мотив, пожалуй, следует признать наименее убедительным у Агаты. Тем не менее и в нем есть свой резон, который можно понять. А резон, мотив — единственное, что имеет значение.

«Человеческая натура. Полагаю, это истинная причина того, почему меня заинтересовало это дело», — говорит Пуаро в «Береге удачи», и, как это часто бывает, мы слышим здесь голос его создательницы. Она же водила пером Эдмунда Корка, когда он от ее имени отвечал на письмо почитателя в 1961 году: «Она считает: если убийство вытекает из характера человека и из того, что случилось раньше, то и впрямь существует только одно возможное решение». Когда Агата в ударе, два компонента ее книг — загадка и люди — сливаются в идеальном единстве. Разумеется, это получалось у нее не всегда, порой характеры оказывались неуместными в стерильных условиях искусственного сюжета: в слабом романе «Часы» взаимодействие персонажей не имеет почти никакого отношения к условиям загадки. Но такое случается крайне редко.

«Когда я знаю, что представляет собой убийца, я могу догадаться, кто он, — говорит Пуаро в „Убийствах по алфавиту“. — Я начинаю видеть не то, что хотели бы увидеть вы, — не черты лица и фигуру, но характер мышления… Преступление ужасно разоблачительно. Вы можете как угодно менять методы, вкусы, привычки, образ мыслей, но ваша душа непременно обнаружит себя в ваших действиях». Именно так Агата предпочитала описывать убийство: как парадигму характера. В «Смерти на Ниле» Пуаро спрашивают: «Обычные люди вас тоже интересуют, мистер Пуаро? Или вы придерживаете свой интерес только для потенциальных преступников?» — на что он отвечает: «Мадам, очень мало людей остается за пределами этой категории».

В реальной жизни это почти наверняка не так. Большинство людей испытывают ревность, страсть, зависть и ненависть, но рука их не тянется за ядом. И тем не менее замечание Пуаро справедливо в приложении к миру Агаты Кристи. Она занимается скорее причинами убийств, а не самими убийствами, поэтому у нее почти каждый — потенциальный убийца (на этом посыле, кстати, основан роман «Занавес»), «Моя дорогая, это совершенно обычные вещи — действительно очень обычные», — говорит мисс Марпл в «Тринадцати загадочных случаях», имея в виду, что мотивы преступлений всегда очень заурядны. Как и Пуаро — который находит людей интересными, хотя и «однообразными», — мисс Марпл видит в человеческой натуре схемы, сходство между людьми, кажущимися на первый взгляд очень разными. «Я всегда знаю, что в этом мире одно похоже на другое», — говорит она. Именно чутье на людей, способность проникать сквозь сложную оболочку и видеть простоту, заключающуюся внутри, делает мисс Марпл прирожденным детективом. Это дар, очень сходный с тем, каким обладала и сама создательница персонажа, умевшая расколоть скорлупу характера до самой сердцевины и найти ядро истины, которое бросает свет на все остальное.

«Мне вовсе не кажется, будто книгам Агаты Кристи вредит то, что ты всегда чуточку догадываешься, чем кончится дело, — писал в 1969 году П. Г. Вудхаус, — потому что у нее такие интересные персонажи!»

И это не только в самых лучших ее книгах, где действуют блестяще придуманные семьи персонажей, такие как Ангкателлы в «Лощине», Крейлы в «Пяти поросятах», Леонидисы в «Кривом домишке» и Аргайлы в «Горе невинным» (перечитывая последний, Вудхаус восклицал: «Волшебно, как всегда!») — образы, нарисованные с бесспорной глубиной, чего даже критики Агаты не смогли опровергнуть, хотя, конечно, пытались. Запоминаются и второстепенные ее персонажи, внезапно выносимые на страницу волной неподдельной жизни, сосредоточенной порой в одной простой фразе: мисс Балстроуд, школьная директриса из «Кошки среди голубей», сидит «невозмутимо и неподвижно, между тем как дело всей ее жизни рушится вокруг нее»; Валери Хобхаус из «Хикори-дикори» с ее «нервной, несколько изможденной элегантностью» утомленно возлежит на диване в своей шикарной спальне-гостиной; мисс Хинчклифф из романа «Объявлено убийство» подмигивает инспектору, собирающемуся допрашивать ее добродушную подругу: «Где ты была во время совершения преступления, вот что он хочет знать, Маргатройд»; Меган Хантер из «Каникул в Лимстоке», неуклюжая недотепа, в которую тайно влюблен рассказчик и которую он увлекает в Лондон, чтобы «сменить декорацию»: «Когда метрдотель поспешно направился к нам, я испытал прилив той идиотской гордости, какую испытывает мужчина, когда у него при себе оказывается нечто из ряда вон выходящее, чем можно похвастать»; Филипп Ломбард из «И никого не стало», с его кошачьей грацией и ущербной совестью, хладнокровно флиртует с детоубийцей Верой Клейторн: «Так, значит, в сущности, вы убили этого парнишку?»; Джейсон Рэфиэл из «Карибской тайны», безмерно богатый, восхитительно несгибаемый перед лицом смерти, с бравадой говорит мисс Марпл, когда та садится в самолет, чтобы лететь в Англию: «Ave, Caesar, nos morituri te salutamus».[424]