Миры Роберта Хайнлайна. Книга 10 - Роберт Хайнлайн

— Ну и ну, Джубал! Вам бы следовало стать проповедником.

— К счастью, чаша сия меня миновала. Если Майк сможет указать нам лучший способ организовать жизнь на этой загаженной планете, его сексуальная жизнь не будет нуждаться ни в каких оправданиях. Гении обладают привилегией презирать мнение толпы, им в высшей степени плевать на сексуальные обычаи своих племен — они творят свои собственные законы. Майк — гений. Поэтому ему дела нет до того, «что подумает миссис Гринди», и он действует так, как считает нужным.

Однако, с теологической точки зрения, сексуальное поведение Майка столь же ортодоксально, как Санта-Клаус. Майк проповедует, что все живое в совокупности есть Бог… что делает Майка и его последователей единственными богами этой планеты, которые обладают самосознанием… так что по всем божеским законам ему должно быть предоставлено членство в профсоюзе богов. А ведь правила всегда гарантируют богам сексуальную свободу, лимитируемую лишь их собственными суждениями.

Вам нужны примеры? А Леда и Лебедь? Европа и Бык; Озирис, Изида и Гор? Невероятные кровосмешения скандинавских богов? О восточных религиях и говорить не приходится — их боги вытворяют такие штуки, что любой владелец норковой фермы просто спятил бы. А посмотрите-ка на взаимоотношения внутри Троицы у одной из самых распространенных западных религий? Единственный способ, при помощи которого можно согласовать положения этой религии с провозглашенными ею же представлениями монотеизма, это решить, что размножение у богов происходит по совершенно иным законам, нежели у людей. Большинство верующих об этом просто не думает, они опечатывают входную дверь и вешают табличку «Святость. Не беспокоить».

Так что Майк, подобно всем другим богам, должен иметь право на Божий промысел. Единый Бог, чтобы размножиться, должен разделиться, по меньшей мере, на две части. И это касается не одного Иеговы, а всех их. Группы же богов размножаются, как кролики и при этом нисколько не считаются с человеческими правилами и приличиями. Так что уж если Майк занялся божественным бизнесом, то оргии так же неизбежны и предсказуемы, как восход солнца, а, значит, вам лучше забыть о порядках в своем захудалом Поданке и судить Майка по морали Олимпа. — Джубал явно разошелся. — Бен, чтобы понять это, вы должны начать с признания того, что они искренни.

— В этом-то я убежден! Но именно поэтому…

— Неужели убеждены? Вы же начали с утверждения, что они заблуждаются, и осудили их, исходя из тех законов, которые сами же отрицаете. Попробуйте мыслить логично. Бен, это достижение общности путем сексуального акта, эта «множественность в единстве» логически не оставляют места для моногамии. Поскольку полнейшая сексуальная общность — соединение каждого со всеми — и есть их главное кредо, что с кристальной ясностью подтверждается вашим рассказом, то как же можно ожидать, чтобы они что-то прятали? Прячут всегда то, чего стыдятся, они же не только не стыдятся, а напротив, полны гордости. Прятаться за закрытыми дверями для них все равно, что бросить подачку тому самому кодексу, который они отвергли, или возгласить во всеуслышание, что вы для них человек случайный, которого и на порог-то пускать не следовало.

— Может, мне и в самом деле там нечего было ошиваться?

— Это совершенно очевидно. У Майка на этот счет явно были сомнения, но Джилл настояла на своем. Так?

— Вот это-то и есть самое ужасное!

— Почему же? Она просто хотела, чтобы вы стали одним из них «во всей полноте», как сказала бы Майк. Она любит вас — и не ревнует ни к кому. А вы ревнуете ее, хотя и уверяете, что любите; так что все ваше поведение — сплошное опровержение ваших же утверждений.

— Будь оно все проклято! Но я же люблю ее!

— Вот как? Ну в такое случае, вы просто не поняли, какая высокая честь, если исходить из морали, принятой на Олимпе, вам была предложена.

— Похоже, что действительно не понял, — мрачно ответил Бен.

— Я хочу предложить вам выход из этой ситуации. Вы не могли понять, как и куда исчезла одежда Майка. Хотите скажу?

— Как?

— Это было чудо.

— Да бросьте вы!

— Очень даже просто. Спорим на тысячу долларов, что это было чудо? Поезжайте и спросите самого Майка. Заставьте его повторить свой номер. Не забудьте прислать мне деньги.

— Черт возьми, Джубал! С какой стати я буду отнимать у вас деньги?!

— А вам это не удастся. Спорим?

— Джубал, вы же видите, каков расклад. Я просто не могу туда вернуться.

— Да они встретят вас с распростертыми объятиями и даже никогда не спросят, почему вы уехали. Спорим еще на тысячу, что я прав? Бен, вы были там меньше суток. Разве они не заслуживают хотя бы такого же тщательного расследования, какие вы проводите, когда имеете дело со скандалами, прежде чем публиковать такой сенсационный материал?

— Но…

— Заслуживают?

— Да… но…

— О, ради Бога, Бен! А еще уверяете, что любите Джилл, и не хотите предоставить ей равные шансы с каким-то жуликом-политиканом! Не желаете уделить ей десятой доли тех усилий, которые потребовались от нее, когда она кинулась вам на помощь! Интересно, где бы вы были сейчас, если бы она проявила такую же мягкотелость? Вернее всего — жарились бы в аду! Вы тут скулили насчет вселенского блуда, а знаете ли вы, чего боюсь я?

— Чего же?

— Христа распяли за то, что он проповедовал без разрешения полиции. Так вот — подумайте-ка лучше об этом.

Какстон грыз ноготь и молчал, потом внезапно вскочил.

— Еду.

— После ленча?

— Сейчас же.

Через двадцать четыре часа Бен прислал Джубалу телеграфом две тысячи долларов. Через неделю, когда известий от него больше не поступало, Джубал послал факс в офис Бена: «Какого черта вы пропали?»

Ответ задержался: «Учу марсианский. Ваш аквафратер[75] Бен».

Часть пятая

Его счастливое предназначение

Глава 34

Фостер оторвался от дел своих.

— Младшенький!

— Сэр?

— Этот мальчишка, до которого ты добирался… Им можно заняться. Марсиане от него отступились.

Дигби казался удивленным.

— Извините. Разве есть у меня перед неким юным созданием невыполненный долг?

Фостер ангельски улыбнулся: в чудесах вообще-то никакой надобности нет; воистину, псевдоконцепция «чудес» несет в себе внутренние противоречия, но этой молодежи все приходится познавать на своем опыте.

— Не обращай внимания, — сказал он мягко, — речь идет о небольшом мученичестве, и я займусь им сам… Да… Младшенький!