Миры Роберта Хайнлайна. Книга 10 - Роберт Хайнлайн

— Эй, погодите-ка, ничего подобного я не говорил…

— Тогда, может быть, это была какая-то другая эмоция?

— Я просто сказал… — Какстон осекся. — О'кей! Я ревновал. Но, Джубал, я мог бы поклясться, что это не так. Я знал, что проиграл, я примирился уже давно… Черт!.. Я даже любил Майка не меньше, чем родного. Ревность бесперспективна, она никуда не ведет.

— Во всяком случае не туда, куда бы мы хотели. Ревность — болезнь, любовь — здоровье. Незрелый ум часто принимает одно чувство за другое или считает, что, чем сильнее любовь, тем сильнее и ревность, хотя в действительности они несовместимы. Одно чувство не оставляет места для другого. Объединенные — они могут вызвать непереносимые мучения, и я грокк, что это и есть ваша беда, Бен. Когда ревность подняла голову, у вас не хватило смелости поглядеть ей в глаза, и вы бежали.

— Нет, тут играли роль обстоятельства, Джубал! Эта гаремная обстановка, где каждая доступна для каждого, совершенно подавила меня. Поймите меня правильно! Я любил бы Джилл, даже если бы она была двухпенсовой б…ю! Но она же не такова! По своим представлениям, Джилл высокоморальная женщина!

Джубал кивнул.

— Я это знаю. Джилл обладает неукротимой невинностью, которая не позволяет ей совершать аморальные поступки. — Он нахмурился. — Бен, боюсь, что у вас, да и у меня явно маловато той ангельской невинности, которая необходима, чтобы жить в условиях совершенной нравственности, как живут эти люди.

Бен так и подскочил.

— Вы хотите сказать, что подобные вещи нравственны? Я понимаю, что Джилл не ведает, что поступает плохо, ибо Майк задурил ей голову, а Майк, в свою очередь, тоже не знает, что хорошо, а что плохо. Он же «Человек с Марса»!.. У него было такое детство…

Джубал снова нахмурился.

— Да, я думаю, что эти люди — все Гнездо, а не только эти ребятишки — живут нравственно… Я еще не продумал все детали, но… да… все верно. И вакханалии, и соитие без стыда, и групповой брак, и анархические взгляды… все, все…

— Джубал, вы меня поражаете! Если вы так думаете, то почему не присоединились к ним? Они же ждут вас! Они закатят такое торжество… Дон просто жаждет целовать ваши стопы и прислуживать вам — я не преувеличиваю.

Джубал вздохнул.

— Нет. Лет пятьдесят назад… А сейчас? Бен, брат мой, я уже не способен на подобную невинность. Слишком долго я был связан прочными узами с благоприобретенными пороками и безнадежностью, чтобы надеяться очиститься в их Воде Жизни и снова стать невинным. Если, конечно, допустить, что я когда-то был им.

— Майк считает, что вы обладаете этой «невинностью» в полной мере. Правда, он ее называет как-то иначе. Дон передала мне это ех officio[73].

— В таком случае, я не захочу его разочаровывать. Майк видит свое собственное отражение: я по своей профессии — зеркало.

— Джубал, да вы просто трусите!

— Именно так, сэр. Меня, однако, беспокоит не их нравственность, а те опасности, что грозят им извне.

— О, ничего подобного им не грозит!

— Вы так думаете? Если мартышку покрасить в розовый цвет и посадить в клетку с бурыми обезьянами, они тут же разорвут ее в клочья. Эти невинные вечно ходят в обнимку с мученичеством.

— По-моему, вы слишком мелодраматичны, Джубал.

— Даже если это так, сэр, — вспылил Джубал, — то разве от этого мои слова менее верны? В старину немало святых сожгли на кострах, так что же, вы откажетесь признать их страдания истинными и скажете, что они мелодраматичны?

— Я не хотел вас обидеть. Я просто имел в виду, что им такая опасность не грозит… В конце концов у нас сейчас не средневековье.

Джубал прищурился.

— В самом деле? Что-то я не вижу больших изменений с той поры. Бен, такой расклад предлагался этому гнусному миру неоднократно, и каждый раз мир сокрушал его. Колония Онеида очень напоминает Гнездо Майка; она просуществовала недолго, хотя находилась в сельской местности, где соседей было совсем мало. Или возьмите ранних христиан — анархия, коммунизм, групповой брак, даже поцелуи братства — Майк у них много чего позаимствовал. Хм… если он взял поцелуй братства у них, то, надо думать, мужчины в Гнезде тоже целуются с мужчинами?

Бен выглядел смущенным.

— Я от вас кое-что скрыл… но тут все совсем не так, как у гомиков.

— У ранних христиан тоже было не так. Вы что, держите меня за дурака?

— Комментариев не будет.

— Благодарю. Я бы только посоветовал воздержаться от братских поцелуев с каким-нибудь пастором из нынешней бульварной церкви. Примитивного христианства больше не существует. Вновь и вновь повторяется одно и то же: в планах предусматривается равенство, истинная любовь, чистые помыслы и высокие идеалы, а за этим следуют преследования и провалы. — Джубал снова вздохнул. — Раньше я очень опасался за Майка. Теперь я боюсь за них всех.

— А я, как вы думаете, себя чувствую? Джубал, я не признаю вашей гипотезы насчет радости и чистоты. То, что они делают — дурно.

— Это в вас говорит ваш печальный опыт — сидит как заноза.

— Хм… не только.

— Но преимущественно. Бен, этика секса очень хитрая проблема. Каждому из нас приходится искать ее приемлемое решение, которое позволило бы нам жить, сталкиваясь с нелепыми, неработающими и жестокими правилами, именуемыми «моральным кодексом». Все знают, что эти правила никуда не годятся, и почти все нарушают их. Но за нарушения мы платим пеню, ощущая постоянную вину, выражая раскаяние на словах. Хочешь не хочешь — этот кодекс оседлал нас и продолжает гнать нас вперед, хоть он уже давно мертв, и от него смердит.

Вот и вы, Бен… Вы воображаете себя свободным от условностей и способным не подчиняться этому кодексу. Но как только сталкиваетесь с новым для вас сексуальным аспектом этики, тотчас проверяете его своим устарелым иудейско-христианским кодексом. И ваш желудок автоматически реагирует… Вам кажется, что это доказывает вашу правду и их неправоту. Фу! Я уж предпочел бы скорее Суд Божий! Что же касается желудка, то он отражает лишь наличие у вас предрассудков, вбитых в ваше сознание еще до того, как вы научились мыслить самостоятельно.

— А как насчет вашего желудка?

— Мой тоже глуповат, но я не позволяю ему управлять моим умом. Я вижу красоту попытки Майка создать идеальную этику и аплодирую его прозрению — для начала надо выкинуть на свалку прежний сексуальный кодекс и тогда уже строить все на чистом месте. У большинства философов на это смелости не хватает. Они цепляются за основы современного кодекса — моногамию, семейную ячейку, воздержание — целое скопище табу, ограничивающих половые сношения, и играют в бирюльки даже с такой ерундой, как вопрос о том, является ли женская грудь неприличным зрелищем. Но больше всего они заняты обсуждением вопроса о том, как заставить нас подчиняться этому кодексу, игнорируя многочисленные доказательства, что большинство трагедий, встречающихся на каждом шагу, имеет истоки в самом кодексе, а вовсе не в том, что люди его нарушают.