Статьи - Николай Лесков

При чтении таких записок дамы шепотом переговариваются, молодые члены бродят за колоннадою; козероги сидят, черкают карандашами и зевают.

(Разносят чай.)

— Милостивые государи! (Возглашается это всегда высоким фальцетом.) Наш почтенный корреспондент, ротмистр Яков Захарьич Шпорин пишет из Глуповского уезда, что его соседка, вдова полковника Каскина, Наталья Ивановна Каскина, устроила у себя в селе Воздыхалове школу, в которой обучаются пятнадцать девочек.

— Все врет, должно быть, — шепчет один скептик соседу. — Небось, насчет клубнички увивается, вот и пишет.

— Как же, господа! Не прикажете ли заявить вдове-полковнице Шпориной наше сочувствие? — продолжает фальцет.

— Да.

— Почему же.

— Отчего же.

— Заявить.

— Милостивые государи! Мой знакомый Ордальон Ордальонович Ордальонов пишет, что помещица Евгения Николаевна Нестоянова желает заняться раздачею книг безграмотному народу. Как вам будет угодно: войти ли по этому случаю в непосредственные сношения с помещицей Нестояновой? Бюро рассматривало это дело и положило войти с нею в сношения. Угодно ли вам войти в сношения с помещицей Нестояновой?

— Да, разумеется.

— Почему же не войти в сношения с помещицей?

(Разносят чай.)

— Алексей Иванович Пальцев рекомендует в члены родственника своего Ивана Алексеевича Ногтева, который живет в Соликамске и желает быть полезным комитету. Его предлагают по уставу три члена. Угодно баллотировать, господа, или так?

— Так.

— Так, что баллотировать!

(Чай разносят.)

— Вот еще, милостивые государи! — выкрикивает фальцет, желая заглушить поднимающийся говор и шум от собираемых чайных чашек. — Священник села Долгого Илиодор Протяженносложенский сообщает некоторые замечания по сельской педагогии. Я думаю передать в “бюро”?

— Да.

— Передать в бюро!

— В бюро передать!

Ну, этих довольно; теперь в другом роде надо тоже выбрать пяточек.

РАЗГОВОРЫ С ОППОЗИЦИЕЙ

Опять начинает фальцет.

— Наш почтенный член, Юлия Петровна, содержащая школку из семи девиц, при содержимом ею пансионе получала на нее ограниченную субсидию, которую желает получить и снова.

Молчание. Одна дама катает трубочку из бумаги.

— Она, господа, просит отрядить депутацию, которая бы удостоверилась в состоянии школы.

— Теперь этого нельзя сделать, — говорит бас.

— Отчего?

БАС. — Оттого, что в школе учениц нет.

ФАЛЬЦЕТ. — Это, она говорит, можно устранить, можно собрать некоторых, а помещение и прочее все видно.

ТЕНОР. — Лучше отложить, пока соберутся ученицы.

Дама делает упрекающий взгляд.

БАС. — Да, отложить!

ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. — Конечно!

ФАЛЬЦЕТ. — Но, помилуйте, ей нужно, она говорит…

Спор полчаса, и дело решается в пользу немедленной выдачи субсидии, послав предварительно избранных лиц удостовериться в состоянии школы, ученицы которой распущены.

(Чай подают с кренделями.)

При Глуповском уездном училище смотритель Розгочкин основал школу для приходящих мальчиков; Иван Иванович Икс был в ней, все нашел в отменном порядке, как система, так и то-то, преподавание, ну, и все.

— Могу сказать, — начинает выбивать, утупляя глаза в стол, Иван Иванович, — в рассуждении системы и прочего и… начиная с одного и до семидесяти пяти, постепенно…

— Да, — перебивает фальцет. — Так бюро полагало изъявить нашу признательность.

— Конечно!

— Разумеется!

— Изъявить!

Шум.

— Господа! Господа! Позвольте же, господа! Только вот что: имеем ли мы право изъявлять признательность?

— Отчего же?

— Почему же?

— Чтоб министерство не обиделось?

— Какое?

— Министерство народного просвещения.

— Какой вздор!

— Обидится.

— Непременно обидится.

— Не обидится…

Спор долее часа: решается так, что как-то ничего не поймешь, будут ли объявлять признательность или нет, и обидится ли этим министерство народного просвещения или не обидится?

(Чай подают с лимоном и со сливками.)

— Вот, господа, наш почтенный член, Екатерина Николаевна, учредила школу, в которой девочек обучают читать, писать, шить, гладить, чистить перчатки, убирать головы и…

— Зачем убирать головы?

— Зачем чистить перчатки?

— Отчего же не убирать голов?

— Не надо — это не ремесло.

Длинный разговор, заключаемый тем, что голов не надо убирать.

А публицисты восхищаются, что в некоторых петербургских парикмахерских мужчины заменены женщинами. Значит, они, то есть публицисты, напрасно восхищаются: парикмахерства не нужно.

— Так, соглашения, господа, очевидно, произойти не может; надо баллотировать вопрос. Как угодно баллотировать?

— Записками.

— Шарами.

— Записками.

— Записками.

— Шарами.

— Шарами.

Шары берут верх.

— Безусловным большинством?

— Да!

— Нет!

— Большинством двадцати членов.

— Помилуйте, нас всех сегодня двадцать восемь.

— Ничего.

— Это невозможно.

Фу ты, господи милосердный! И это называется дело делать!

Будет уже примеров: надоели, чай. Остановимся на четырех, и вместо пятого примера расскажем последний казус осложнения комитетских занятий.

Нынче комитет собирается под председательством Сергея Сергеевича Лашкарева, и при нем он отучился даже от того, что знал при г. Вернадском. Теперь комитет представляет просто кагал какой-то, все говорят — и никто не хочет слушать, друг друга перекрикивают, один другого путает; очередь не наблюдается.

— Нет, позвольте, Петр Иванович!

— Нет, Петр Иванович, позвольте я расскажу.

— Нет уж, позвольте я.

— Нет я; вы, Петр Иванович, не расскажете, у вас красноречия нет, у вас зуб со свистом.

Сходите, читатель, полюбоваться на эти безобразные заседания, на это греховное толчение воды; сходите, чтоб поверить в справедливость наших слов и глубже усвоить себе полезное отвращение от меледы, которую люди позволяют себе называть делом.

Под председательством С. С. Лашкарева комитет дошел до того, что одного “бюро” ему стало мало, и он ощутил необходимость выделить из себя еще что-то вроде комитета в комитете, для специально педагогических занятий. Несколько голосов, правда, восстали, было, против этого нового выделения, но ничего не сделали. Козероги были за выделение, и оно состоялось: двадцать два, не то двадцать три человека составляют теперь особую комиссию. Выборы были достойны слез и смеха: приходилось чуть не самому себя выбирать. Но все равно, — нелепость сделана, теперь опять за разговоры, пока не придет кому-нибудь в голову еще выдумать какую-нибудь комиссию.

Между молодыми членами этого комитета все более распространяется убеждение, что не стоит в нем тратить времени, а две дамы очень категорически выразились, что “вместо этого празднословия лучше свою горничную читать учить”, — и правда.

5) Ученая говорильня государственных имуществ (ученый комитет) может сделаться предметом рассуждений только тогда, когда в мире Божьем станет ведомо, где эта говорильня и как отпираются двери принадлежащего ей помещения.

Одним словом, все это, как мы уже сказали, пруды, стоячие, заросшие тиною пруды, с тем единственным неудобством в сравнении, что они открываются тогда, когда водяные пруды покрываются льдом, и закрываются, когда те освобождаются из-под льда.

А ведь могло бы быть совсем иначе. Все эти собрания могли бы быть весьма полезны, если бы каждая говорильня ясно определила себе свое значение, позаботилась о своих средствах и поняла, что нельзя же целый век фразерствовать и долго прикрывать бессодержательную пустоту пышным именем ученых комитетов и обществ. Все несчастие наших говорилен, кажется, прежде всего лежит в том, что они не уяснят себе: заключается ли их главнейшая обязанность в возможно большем словоизвержении или в известной деятельности, в известной работе за стенами комитетов, в стенах которых нужно только обсудить, как ловчее взяться за известное дело, и, сделавши его, оценить его результаты и сообразить общие выводы. Коли это чистые говорильни, как, например, говорильня г. Вернадского, то, разумеется, от них нельзя требовать того, что требуется от комитетов. Если ты говорильня, так и пусть в тебе разговаривают: какое же кому дело, что людям хочется заниматься разговорами и они собираются разговари<ва>ть? Бог с ними, пускай тешатся, и если эти беседы ведутся сколько-нибудь дельно, то к ним даже должно отнестись с подобающим уважением, как к полезному занятию, ибо разумная беседа и состязание по различным социальным вопросам, несомненно, могут быть очень полезны. Но нужно же так и говорить, что мы составили беседу, экономическую, географическую или какую другую, а не комитет. А если ты комитет, так действуй же! Вон тюремный комитет, комитет о раненых, комитет о бедных, комитет цензурный и многие другие, — так там действуют. А Политико-экономический комитет г. Вернадского где действует? В каких областях ощущают его деятельность? Ни в каких. Он — говорильня и делать ничего не может, ибо у него нет никаких средств действовать, и он не должен называться комитетом. Это говорильня по принципу.