Мыс Доброй Надежды - Елена Семеновна Василевич

— Задержалась немного. Видишь, какая метель.

— Если бы не пришла еще через десять минут, я поехал бы искать.

— На чем бы ты поехал? — удивился Протасевич, видя, что мальчик после того, как кивнул коротко, не обращает на него никакого внимания.

— А вот! — и тот махнул варежкой на забор, к которому прислонил лыжи.

— Он часто меня встречает, — похвасталась Валя.

— Молодец! — поддержал его Протасевич: мальчик ему понравился.

— А дрова нарубил?

— Все в порядке. «Мартэнка» жухает уже. Иди грейся.

— Ну, ты гляди, хозяин… «Жухает». А сам на улице, — строго, но незлобиво упрекнула его сестра.

— Дак я же за тобой хотел…

— Ладно. Спасибо вам, Андрей Иванович, что проводили. Простите, надо идти, посмотреть, как там наша «мартэнка» топится…

Протасевич пожал ее заиндевевшую рукавичку, как взрослому, протянул руку Лене и пошел в свою сторону.

Ему очень хотелось зайти, поглядеть, как живут эти ребята, но они не пригласили его, а сам он не осмелился напроситься в гости.

Пройдя несколько хат, оглянулся: два окна, те, у которых он только что прощался с Валей и ее братом, приветливо глядели ему вслед.

Снова увидев ее и как бы заново открыв, Протасевич уже безошибочно знал, что тянуло его к Вале, что приносило сладкую муку ожидания, когда надеялся встретиться с ней, что по-молодому потом целый день жило в его сердце, если удавалось им перекинуться хоть несколькими самыми незначительными словами.

Всюду была она…

А догадывалась Валя об этом? Чувствовала ли это? Кто знает.

Не раз Андрей встречал ее, когда она шла в школу или возвращалась назад с портфелем в руках и стопкой тетрадок под мышкой. Несколько раз заходила и к нему в хату, к Костику, который был у нее в классе. Хлопчик не отличался ни особой старательностью, ни способностями, и молоденькая учительница немало хлопот имела из-за него.

Если Протасевич бывал в это время дома, он обещал ей проследить за тем, чтобы Костя дома делал уроки как следует. И зорко следил за этим, помня свое обещание, искренне желая помочь и мальчику, и его учительнице. Но времени не хватало, и через несколько дней Валя снова приходила увещевать своего незадачливого ученика.

Она задерживалась у них столько, сколько требовалось, чтобы рассказать про все его вины, чтобы еще и еще раз растолковать деду с бабкой, как наладить Костин домашний распорядок.

Андрей догадывался, что она и сама этот распорядок «устойчивого» двоечника представляет не очень ясно. Он предлагал ей свежие газеты и журналы, которых она не выписывала, давал книги, которые сам любил перечитывать. Она брала книги и журналы и каждый раз старалась уйти побыстрее. Он не настаивал, не удерживал ее, хотя самому так хотелось посидеть с ней, поговорить. Приятно было слушать ее не бог знает какие уж глубокие, но всегда очень непосредственные суждения, о жизни, о людях, о школьных и колхозных делах.

Читала она быстро и возвращала книги, как школьница, в аккуратной газетной обложке.

Протасевичу все нравилось в ней. И свежесть незаемных мыслей, и естественность поведения. И… молодость ясная, как весеннее утро.

Валя услышала сзади шаги и шорох колосьев, остановилась, чтобы посторониться, дать человеку возможность миновать ее.

Он поравнялся с ней, и взгляды их встретились. Оба испуганно и обрадованно воскликнули:

— Валя!

— Андрей Иванович!

Протасевич догнал ее на той самой полевой стежке, где полгода назад в снег и метель они шли вдвоем с политзанятий.

Оба не ждали этой встречи, и тем радостней она была обоим.

Не надо было слов — говорили глаза. Ее застенчиво-счастливые и его ласковые, добрые.

— Я не видел тебя сто лет!

— Андрей Иванович, мы же в воскресенье виделись.

— В воскресенье? А сегодня?

— Сегодня пятница…

— Завтра ты к отцу едешь…

— Да, Андрей Иванович, еду…

— На два месяца?

— На два, — ее губы вздрогнули.

— А я?

— А вы… А вы тут останетесь.

Ржаное поле пересекал небольшой лесок — сосенки, молоденькие березки, кусты крушины и боярышника.

— Давай посидим недолго, — в голосе его была мольба, и девушка не смогла отказаться.

— Поздно уже, — только сказала робко, останавливаясь у невысокой елочки.

— А мы недолго. Мы же с тобой когда теперь увидимся?

Валя молчала.

— Давай посидим, — повторил он, снял пиджак, постелил его на траву, и она, чувствуя и боясь, что вот сейчас он скажет такое, что навсегда изменит ее жизнь, покорно села на этот его расстеленный пиджак.

Он прилег рядом, положил голову на траву и долго молчал.

Она сидела не шевелясь, не дыша. Только сердце билось, чуть не вырывалось из груди.

— Валечка… Если б ты знала, Валечка, как… — словно огнем, опалил он ее жарким шепотом.

— Андрей Иванович, родненький, не надо.

— Почему не надо?

— Вы же сами знаете, почему… У вас жена… дети…

Он долго молчал.

— Это невозможно объяснить, — сказал потом. — И ты не поймешь меня. Но за три года… Когда она там. А я тут.

Он и правда не мог этого объяснить. А она ждала настороженно.

— Я уже не люблю ее так, как прежде любил… (Валя с облегчением вздохнула.) Я знаю, я стар для тебя… Тебе встретился бы хороший молодой хлопец. Но я ничего не могу сделать, не могу пересилить себя.

— Андрей Иванович, но дети же… — снова напомнила она.

— Дети… Да, дети…

— Я сама жила с мачехой. И теперь понимаю, как часто сама плохо поступала. Дети, если б она и отдала их вам, никогда не будут любить меня, — и вдруг заплакала.

Он взял ее руки в свои, гладил крутые темные завитки волос.

— Пойдемте, — наконец опомнилась Валя.

Протасевич поцеловал ее заплаканные глаза. Накинул пиджак и, взяв ее сильную маленькую руку, снова, как полгода назад, повел через ржаное поле домой.

— Давай будем решать, Лида, — глядя на жену, Протасевич вдруг словно увидел ее впервые и удивился: неужели столько лет любил он эту чужую женщину с недобрым взглядом?

Куда же делась та тоненькая смуглая девушка с длинной косой, которая повстречалась ему десять лет назад на автобусной станции в Валерьянах? Куда она девалась?

…Лида ехала с подругой на зимние каникулы к тетке на случайном грузовике, который шел в Минск и высадил их в Валерьянах. А им надо было в Узду. В Валерьянах в те годы автобусной станцией служила длиннющая землянка, где люди, если не попадалась попутная машина, просиживали дня по два, по три. Протасевичу запомнилось, что на пол в землянке был брошен тогда еловый лапник и люди сидели и спали на том лапнике, кто где