Мыс Доброй Надежды - Елена Семеновна Василевич

— Брось курить! — чувствуя, как мгновенно, словно горячим железом наливаются мускулы, шагнул к нему Андрей. — Ты куда пришел и зачем?

А тот не спеша сплюнул окурок на пол и растер сапогом.

— Умный какой тут нашелся, — брезгливо кинул Протасевич и подошел ближе к тем, кто сидел по углам. — Ты откуда? — кивнул он растрепанному окровавленному хлопцу с распухшей верхней губой.

— Из Хорошева.

— Хорош, ничего не скажешь!

— Андрей Иванович, они не дают нам гулять… Сами командуют, — рванулся из другого угла свой, из «Победы», Митька Моцик. Его красный нос распух, как картофелина, и свернут был куда-то в сторону. Скособоченный руль.

— Не дают гулять?! Командуют?! — едва сдерживая бешенство, наступал на него Протасевич. — Сейчас вот я скомандую… Ты и ты, — показал он на краснолицего и на того, с расквашенной губой, — сейчас же вон отсюда, и чтоб ноги вашей больше тут не было! Слышите! Завтра же сообщу о вас правлению колхоза. Скажу — сам выгнал их. А ты! — повернулся он к Моцику. — Ты сию минуту марш за мной… Посидишь в холодном амбаре, может, разберешься на вольном воздухе, как надо «гулять». А вы! — так же пренебрежительно обратился он к девчатам. — Полюбуйтесь, с кем вы тут «гуляете». С этими пьянчугами! Противно взглянуть на них, а вы… Не срам ли на порог их пускать? Кавалеров нашли себе!..

Девчатам было стыдно. Лучше сквозь землю провалиться, чем слушать эти безжалостные слова председателя.

— Ну нечего отираться тут… Вон! — гневно повторил Протасевич вконец уничтоженным хорошевцам. Не попадая в рукава поддевок, те утратили уже всякую охоту к «гулянью» и, не вымолвив ни слова, один за другим поплелись к дверям. Только на улице очнулись: мол, не все еще потеряно, они еще покажут себя…

Митька Моцик, окруженный своими дружками, плелся покорно вслед за Протасевичем.

Когда дошли до амбара, где лежали колхозные ободы, хомуты, дуги, Протасевич приказал сторожу — деду Терешке — отпереть.

Неизменный герой всех пьянок и драк Митька Моцик заискивающе ловил взгляд Протасевича, надеясь разжалобить председателя. Но Андрей был неумолим.

— Отдай спички и нож!

Митька на потеху провожающим его вывернул карманы. Кто-то из хлопцев поднял с земли упавший коробок.

— А теперь марш! — не повышая голоса, но по-прежнему жестко скомандовал Протасевич.

Обернувшись к своим друзьям и единомышленникам, Митька сообразил: полная победа за председателем. Не хватало еще, чтобы его связали и, как щенка, бросили в этот промерзший амбар. Нет, профессиональная гордость (Митька был лучший шофер в колхозе) не дозволяла ему опуститься до этого. И он, высоко вскинув голову, с видом человека, который свою идею готов пронести через любые испытания, бесстрашно переступил порог.

Звякнул замок. Ключ Протасевич сунул себе в карман. Оглянулся. Подростки, весьма довольные представившимся им зрелищем, поеживались от холода, те, кто повзрослее, отводили глаза в сторону.

«Председатель дал показательный урок молодежи», — злясь на себя подумал Протасевич. Однако вслух произнес другое:

— Вот так буду учить каждого, кто вздумает «гулять», как вы сегодня гуляли. — И тут же прикрикнул на ребят: — Вы чего тут болтаетесь? Учителя посылают вас на такие прогулки?

Круто повернулся и скрылся за углом. Услышал, как грубо выругался вслед кто-то из хлопцев. Как оборвали его другие. И тут же донеслось:

Позабыт, позаброшен

С молодых юных лет…

А я мальчик на чужбине…

Счастья-доли мне нет…

Это, желая продемонстрировать, что мятежный дух его не сломлен, распевал в амбаре Митька. Хлопцы за животы хватались от смеха.

«Веселится молодежь… — горестно покачал головой Андрей. — Разве мы когда-то могли бы так… — И сразу жестко спросил сам себя: — Ты вот сейчас такой рассудительный, опытный, ты хоть раз до этого дня, пока самолично не увидел кровь, полюбопытствовал, чем она занимается, молодежь? Все на совещания ездишь. В президиумах заседаешь, с большими начальниками за ручку здороваешься, известный председатель!..»

От этой неожиданной «самокритики» Протасевич даже остановился. И впрямь, где они собираются? Где они эти свои вечеринки устраивают? У тетки Дятлихи… Заплатят ей тридцатку и толкутся там всю ночь. Им же если б клуб, да если б кинопередвижка, если б книгу хорошую кто посоветовал прочесть или в шахматы научил играть. Взять хоть того же самого Митьку. Он же способный, черт. Любую машину поставь перед ним, сядет тебе и повезет, будто весь век на ней ездил. И отремонтирует еще. Не надо ему никакого механика. А так бездельничает, глушит эту проклятую самогонку да свалки затевает. И не он один такой. Мало разве их значится еще комсомольцами в списках райкома комсомола?!

Ночь Митька проспал в амбаре. И назавтра, когда Протасевич пришел, чтобы отомкнуть и выпустить его, словно ничего и не случилось, вытянулся перед председателем в струнку:

— Служу трудовому народу!

«Тьфу ты, собачий сын», — беззлобно выругался про себя Протасевич. И как можно суровее приказал:

— Иди и на глаза мне в таком виде не попадайся.

— Есть, — только щелкнул каблуками Моцик и, не торопясь, руки в карманы, подался в свою сторону. А председатель в свою.

В райком партии об этом происшествии написал не Митька. Пьяница и дебошир, за свою вину он умел отвечать сам и на других ее перекладывать считал подлостью. Протасевич знал это.

Проборка первого секретаря райкома отличалась тем, что он не создавал для провинившихся уничижительно-торжественной обстановки, не обсуждал сразу на бюро, не собирал «аудитории» для неприятного разговора. Обходился, как говорили, без психической атаки.

Так было и в этот раз с Протасевичем. Секретарь сидел за столом, как и всегда, чисто выбритый, подтянутый, в гимнастерке. Строгий и на первый взгляд неприступный, сидел и что-то записывал карандашом на листке настольного календаря.

Протасевич еле сдерживал возмущение. Райком сам наконец обязан был проверить факты на месте, а не гонять председателя колхоза в метель и холод двадцать километров туда и обратно, словно у этого председателя других дел нет, кроме как участвовать в таких кроссах.

Закипая от этих мыслей, Протасевич встретил взгляд секретаря и утерял нить своей обвинительной речи.

— Сушай, Протасевич, — встал из-за стола секретарь. — Слушай, говорят, ты в своем колхозе нововведениями занялся?

— Какие еще нововведения? — не понял сразу Андрей.

— Ну как же, — протянул Баруков. — Тюрьму вроде бы строишь или построил уже.

— Ах, вот оно что! — не удержался и вдруг захохотал Протасевич. — И какая это собака, какой сукин сын донес уже вам, хотел бы я знать.

— Ого, скажи тебе, так ты сразу его в каталажку свою загонишь! Не зря я, значит,