Мыс Доброй Надежды - Елена Семеновна Василевич

Поведи этот разговор Баруков иначе, Протасевич тоже выложил бы немало своих претензий к райкому, просчетов, которые он знал не хуже таблицы умножения и которые тоже сыграли свою роль во всем. А так… В том, что случилось в его «Победе», была общая вина и председателя колхоза, и райкома.

Они долго сидели, спорили, не соглашались друг с другом, ощущая взаимное недовольство.

Однако недовольство это шло не оттого, что секретарь вызвал председателя, категорически предупредил: больше райком не потерпит такого, примет свои ответные меры… И не оттого, что председатель явился в райком признать свои ошибки и пообещать исправить их все до одной… Как это часто заносится в протокол и далеко не всегда осуществляется.

Обе стороны в этой встрече чувствовали себя равноправными, хоть и не всегда имели равные основания. Обе стремились доказать неопровержимость собственных доводов.

Секретарь райкома, если говорить без утайки, в душе не осуждал Протасевича. Кто его знает, человек, по натура своей горячий и не всегда владеющий собой, он и сам, попадись ему в ту минуту под руку, надавал бы такому типу оплеух. Мало разве их, таких разгильдяев, шатается тут, под самыми окнами райкома, возле той пресловутой чайной или забегаловки, как они сами ее перекрестили.

Протасевич, пожалуй, не так уж не прав… Однако для подобных Моцику тоже существуют законы, и, хочешь не хочешь, нужно их держаться. Эта же, Протасевичева мера пресечения никуда не годится. Во-первых, недолго такому Митьке и спалить амбар. Кто тогда будет виноват и кто отвечать? А во-вторых, пора искать иные пути в борьбе с этим. И не только среди зеленой молодежи.

— Искать и помнить, что не хлебом единым жив человек!

— Надо искать, — не стал спорить Андрей.

— Вот-вот… Ты все это прекрасно понимаешь, — первый раз за все время разговора Баруков закурил и протянул папиросы Протасевичу. Но тот уже перешел в наступление:

— Короче, клуб надо строить! А теперь вы, Адам Андреевич, как главная наша власть в районе, ответьте мне на такой насущный вопрос: где взять для стройки кирпич, цемент, железо, стекло, гвозди и все прочее? Где и кто продаст это колхозу? Или председатель сам обязан изловчиться и достать, сам же и препроводить все на строительную площадку?.. Ответьте, пожалуйста, мне на этот вопрос.

— Прежде всего остынь и не бери всю ответственность на себя одного. Кроме тебя есть еще правление, есть колхозная строительная бригада. И потом, райком тоже не имеет складов с цементом и железом. Райисполком…

Но Протасевич не дал ему договорить:

— Как же! Заикнись там только про клуб! «У вас еще фермы для скота нет, а уже культурно жить захотели!» — очень похоже передразнил он председателя райисполкома Цыбульку.

— Здорово ты его… — засмеялся Баруков.

— И кончится тем, что Цыбулька настрочит в райком, а райком опять…

— С вами, председателями из городских, не сговоришься. Чуть что, учите секретаря райкома, — не то пошутил, не то всерьез выговорил ему Баруков.

— Потому что нам, Адам Андреевич, когда ехали мы сюда, насулили прямо-таки златые горы. Всем поможем: и стройматериалами, и удобрением, и машинами. А на деле обернулось как? Все эти красивые слова, все обязательства у тех, кто их давал, чуть ли не силой вырывать приходится. Отшибло у людей память. «Откуда вы? — спрашивают. — Кто?» — «Из колхоза». — «Так подождите». Вот и подумаешь, часом, грешный, что многие из этих самых «обещалкиных» щедрыми такими были тогда потому, что тряслись, а вдруг самих возьмут да пошлют в колхоз. Запляшешь тогда! Лучше уж за чьей-то спиной, сподручнее…

— Похоже на то, Протасевич, что и сам ты теперь иначе глядишь на все, — всерьез огорчился Баруков.

— Нисколько, Адам Андреевич, не иначе! — запротестовал Андрей. — Только вот тут временами печет — в то место, которое называют «под ложечкой».

Баруков внимательно посмотрел на него.

— Вот что, Андрей Иванович. Составьте там у себя смету, прикиньте, что вам и сколько чего надо, и давайте браться за клуб. Надо и фермы строить, и про людей не забывать. Когда все разметите, подскочи сюда к нам в райком или исполком… Посадим рядом Цыбульку и не слезем с его горба, пока не вырвем все, что можно у него вырвать для стройки. Я за вас горой встану.

— Спасибо, Адам Андреевич. За сметой дело не станет. Схожу еще в исполком, посоветуюсь со строителями.

— Вот-вот. Все учтите, все взвесьте. Чтоб не с бухты-барахты… — Баруков встал, чтоб размяться. — Ага, сушай, Протасевич, чуть не забыл. Приходила к нам сегодня учительница. Получила назначение в вашу школу.

— В нашу школу, теперь? Посреди зимы? И при чем тут я?

— Именно теперь. Кто-то у вас идет в декрет. А при чем тут ты? — Баруков хитро прищурился, готовый переключить разговор с делового на шутливый. — Ну, как тебе сказать: дивчина молодая, красивая. Подкинь ее. Не пешком же ей в «Победу» тащиться.

— Ах, вот что. С удовольствием. Где она сейчас?

— Видишь, откуда прыть взялась. Ясно: молодая, красивая. А с женой как у тебя? — Баруков был осведомлен о семейных обстоятельствах Протасевича.

— А! — махнул тот рукой, давая понять этим коротким «а», что не о чем речь вести.

— С характером она у тебя женщина, — чувствовалось, однако, что характер этот не по душе секретарю райкома. — А моя, поверишь, — неожиданно ему захотелось похвалиться своей женой, — моя хоть на край света за мной. Браток ты мой, куда только не кидали меня после войны, когда из леса, из партизан вернулся. И она хоть бы слово когда! Женя, только скажешь ей, готовься в поход. Так что ты думаешь: через два дня, смотрю, все сумки-клумки связаны. Сидят хлопцы мои уже на узлах. Их у меня трое. Хоть бы одну девчонку матери на подмогу.

Понимая, что его слова не утешают Протасевича, а скорее, наоборот, бередят сердце, Баруков подошел к нему, сочувственно положил руку на плечо.

— Не поддавайся, браток, слабости. Умная женщина, она не сможет не понять.

— Не понимает, Адам Андреевич! — как отрезал Андрей, побледнев. — Не понимает!

Баруков беспомощно потер лоб.

— Ну, раз такая она, позвоню сейчас в районо. Пускай приходит эта молодая учительница.

— Только, видно, и остается, — усмехнулся Протасевич.

Через час он, уже окончательно покончив с делами, собрался в колхоз.

Ухоженная лошадка, кажется, не бежала, летела, словно пушинку несла легкий возок. Сзади рядом с Протасевичем сидела молоденькая девушка в пуховом белом платке.

Прислоняясь на ухабах к нему, она быстренько отодвигалась на край сиденья и, краснея, отводила в сторону глаза.

Это