Живущая - Инна Пастушка
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Соседство такой персоны, как Софья Павловна пошло нам на пользу. К ней в палату приходили терапевты, кардиологи, и мы с Наташей оказывались тоже принятыми этими специалистами прямо в палате. Правда, моё присутствие их вначале смущало, и они просили проведывающих (то есть, меня) покинуть палату. Софья Павловна объясняла, что я пациент и, после критического взгляда на мою одежду, они под напором коллеги меняли гнев на милость.
В соседней палате лежала ещё одна наша подружка. Алина была моего возраста, активная, подвижная, и, так же, как Наташа, пострадавшая от врачебной ошибки местного районного врача. Опухоль, которая была удалена, уже после гистологии была признана злокачественной, и в нашей больнице ей предстояло полное удаление груди. Как-то Алина конфисковала мою настольную книгу, которая лежала на тумбочке, и пропала на несколько дней.
— Да, не бойся, не заберу. Читай, сколько надо, — успокаивала я её.
И только потом заметила тетрадь, куда Алина выписывала самое важное, что могло ей помочь. Поняв, что мы потеряли подругу на несколько дней, я смирилась. Но особое внимание я обратила на то, что в книге её привлекали духовные техники, которые совершенно меня не заинтересовали. Каждому своё, — то, что заставляет человека поверить. А вера творит чудеса, это мне ещё предстояло понять.
В больнице, кроме моих новых подружек, а так же, в большей степени доброго, отзывчивого медицинского коллектива, ухоженного, тихого сада, стоит отдать должное питанию. Кормили здесь хорошо и даже вкусно. Но моих любимых салатиков почему-то не подавали, и моё посещение больничного кафе стало практически ежедневным. Я облюбовала один из столиков — ближе к буфету, откуда было удобно перекидываться отдельными фразами с молоденькой буфетчицей.
Но вот уже несколько дней её место заменяла шумная тётенька, которая то и дело горланила в сторону кухни заказанные пациентами блюда. Появилось ощущение базарной суеты, общаться с ней, естественно, не хотелось, и я тихонько уплетала свой салатик, думая о хорошем. Но, о хорошем в этот раз не получилось, — в буфете начал назревать скандал. Какая-то пациентка, наткнувшись на грубость буфетчицы, вдруг потребовала к себе уважительного отношения. «Новенькая», — сразу смекнула я, наблюдая, как она вызывала жалость своей оппонентки, неоднократно сообщая о своём диагнозе.
Не поверите, но я её понимала, — сама такой была. Нет, я не испытывала жалости к себе — ни одного дня. Но признаюсь, что чувство особенности всегда находилось во мне, собственно, как и у всех «умирающих». В этом мире живых людей я тонко чувствовала грань перехода из жизни физической в жизнь вечную. Для окружающих я была одной из них, и время моей смерти их не интересовало. Но это очень интересовало меня, я хотела быть с ними как можно дольше. Ведь это же не всемирный потоп и не конец света. И уходить мне придётся одной. Почему? Почему эта крикливая буфетчица так далека от этой бедной женщины? Потому что у неё есть запас жизни?
Я бы философствовала ещё долго, если бы из размышлений меня не вывел пронзительный глас той самой буфетчицы. Надо же, она именно у меня искала одобрения своей злобе, кивая головой в сторону выхода, куда ушла клиентка.
— Ты видела такую?! Больная она! Тут все больные! Так что ж теперь? Носись с ней, как с королевой!..
По правилам хорошего тона, я должна была что-то ей ответить. Но, вместо моего ответа, на столе остался недоеденный салат.
Выходя из кафе, в дверях я столкнулась с «ней». Она — это одна дама, моя «доброжелательница», которая вот уже несколько дней попадалась на всём пути моего передвижения по территории больницы. Но чаще всего мы встречались в лифте. Своим въедливым взглядом она, не стесняясь, изучала моё лицо, при этом её собственное лицо было сердитым и осуждающим. Похоже, появился человек, который меня невзлюбил. За что, — не знаю. Полагаю, за мою улыбку. Как назло, моё лицо улыбалось без перерыва, разве что разглаживаясь лишь во сне. Это было непринуждённо, не специально. Внутренняя любовь к Богу, к самой моей жизни — оставляла отпечаток во всей моей внешности. Что абсолютно не входило в планы моей доброжелательницы. «Разве в этой больнице разрешено улыбаться? — спрашивали её глаза, — вот умрёшь, тогда узнаешь», — поддакивали её чуть приподнятые острой дугой брови.
Что ж, люди все разные и судьбы тоже разные. Особенно, если человек сам строит свою судьбы. Окна моей палаты выходили на главный больничный вход, за ними были ворота, а там сновали люди. Однажды я обратила внимание на женщину, которая ранним утром спешила, видимо на работу, с невероятно сердитым, сонным выражением лица. «Эх, люди, люди, — захотела крикнуть я, — какие же вы несчастные, потому что не знаете, какие вы счастливые!».
Завтрашний день — вот что отличало этих двуногих, со спящим утренним мозгом, спешащих мимо областной противоопухолевой больницы на работу. Скорей всего мало кто из них задумывался о том, что за стенами этой больницы, которая, как на зло, пролегала на пути пешеходов, образовав транспортный тупик, находятся люди, видящие мир несколько иначе.
Нет, многие из нас не потеряли надежду, не умерли от страха, узнав о диагнозе, но всех нас отличало другое: мы подошли к границе. К границе жизни и того состояния, где находится пугающая неизвестность. И каждый, не смотря на количество палат в отделениях, таких же, как я, борющихся за жизнь соседок по койкам, оставался один на один с тем, куда всем людям на земле рано или поздно придётся шагнуть.
Я, имея от природы аналитический склад характера, присматривалась к женщинам, — некоторыми восхищалась, некоторым удивлялась. Особенно меня вводили в ступор читательницы новомодных романов. Наверное, я просто не понимала, что это один из методов отвлечься, убежать от своей реальности, забыть о личных переживаниях.
Да где мне тогдашней было это понять? Ведь моя, подаренная Богом жизнь, теперь в одно мгновение оказалась такой короткой, и каждая минута времени тикала с такой световой скоростью, что потерять её было преступлением. Больше нет времени на любимую мной сушённую рыбку, тыквенные семечки и креветки. Надолго засела в книжном
