Брат мой, ящер - Зиновий Юрьев

— Спасибо, конечно, я знаю, как вы ко мне относитесь. Хотите, я на колени стану?

— Пол грязный, Машуня. И колготки жалко. А теперь сядь, смотри на меня и выслушай самую необычную историю, которую ты когда-либо слышала с момента своего рождения. Конечно, я должна показаться тебе сумасшедшей — я и себе моментами кажусь чокнутой, очень даже чокнутой, но факты… факты буквально насильно втягивают меня обратно в реальность, сколько бы я ни упиралась, втискивают, загоняют — выбери любое подходящее слово. Вот и сейчас с тобой. А ну, улыбнись… Боже, ты же красотка, я испытываю уже не материнское, а почти лесбийское желание тебя поцеловать. Поэтому сиди и слушай. И выключи полностью свой здравый смысл, сегодня он нам не понадобится. Ну его к черту… В лаборатории никого сегодня нет?

— Да нет, Эдик болен, Наталья Дмитриевна отпросилась на три дня, что-то у нее с матерью.

— И отлично. Отлично, конечно, не то, что мать у нее больна, а то, что ее нет. По крайней мере, мешать никто не будет. Можно было бы, конечно, просто запереть дверь, но голоса будут слышны, и люди решат, что мы с тобой пьянствуем. Ты же знаешь, какая у нас доброжелательная публика.

— Никто ничего не решит, потому что институт сегодня словно вымер. Причем отнюдь не от трудового порыва.

Когда Ирина Сергеевна закончила рассказывать, Маша лишь развела руками. На лице ее была смесь удивления и восторга.

— Ирина Сергеевна, я всегда чувствовала, что вы…

— Маш, не болтай. Ничего ты не чувствовала, потому что то, что произошло, произойти не могло и не может. Мы, материалистки, знаем это как таблицу умножения. Даже лучше. Я, например, никогда не бываю твердо уверена, сколько будет семь на восемь. Говорят, пятьдесят шесть, но кто его знает, сколько там на самом деле. Давай лучше о другом. Я ведь рассказывала, что без соблюдения заповедей исцеление быстро теряет силу.

— Я это слышала. Что-что — об этом не беспокойтесь. За одно то, как я себя сейчас чувствую, я готова на все.

— Ну и отлично. Я не знаю ритуала, коим я могу наделить тебя таким же даром. Я же не рыцарь, меча у меня нет. Но в одном я за тебя спокойна. Ты очень хороший человечек, Машуня, и тебе соблюдать заповеди, что другому дышать. Теперь давай подумаем, на ком ты сейчас проверишь свою новую магическую силу.

— Тут и думать нечего, на Софье Аркадьевне. Я ее как раз сегодня видела. Но исцелять ее будете вы, это объект не для ученика.

— Ладно, давай вместе. Позовем ее сюда или пойдем к ней?

— Звать ее грех. Потому что каждый шаг дается ей с трудом. Когда я слышу, как хрипит и свистит ее астма, у меня просто сердце сжимается от жалости. Она рядом, во второй лаборатории. Я ее недавно видела. И потом, Ирина Сергеевна, мне кажется, что всю эту фантастическую историю рассказывать никому не надо. Просто вы обнаружили случайно в себе такой редчайший дар целительства, а уж как его объяснять — это дело не ваше.

— А предупреждение о заповедях? Все же знают, по крайней мере у нас в институте, что я человек неверующий.

— Этого ваш дар исцеления требует. И все. В конце концов, вы же ничего ни у кого не требуете. Ни денег, ни вступления в какую-нибудь секту. Наоборот, вы просто предлагаете исцеление. Долг человеколюбия толкает вас.

— Пожалуй, Машуня, ты права. Идем.

Софья Аркадьевна, доктор биологических наук, сидела за своим письменным столом.

— А, митохондрии пожаловали к старухе. Милости просим, детки мои. Как насчет капли коньяка? Знаете, чем я действительно горжусь в жизни? Тем, что никогда не опускалась до пошлого казенного лабораторного спирта. У человека должны быть принципы, хоть какие-нибудь завалящие, но принципы. А лакать лабораторный казенный спирт — это пошло. Да и вообще, на здоровье экономить не полагается. Хотя, судя по мне, этого не скажешь. Если болезни на самом деле от скупости, то я тогда выгляжу настоящей скрягой.

— Поздравляю, дорогая Софья Аркадьевна.

— С чем?

— Как с чем — с высокими принципами. Это такая редкость в наше время. В нашем благословенном отечестве принципы вообще уже записаны в красную книгу, а о высоких принципах и говорить не приходится. Вымерли за ненадобностью.

Софья Аркадьевна, привычным плавным движением, не глядя, извлекла из недр стола наполовину еще полную бутылку армянского коньяка, три рюмки и твердой рукой разлила коньяк по рюмкам.

— Ира, ты у нас многообещающий талант, объясни мне такой парадокс: руки у меня уже изрядно дрожат. Старик Паркинсон нас заметил и, в гроб сходя, благословил. Но стоит мне взять в руку бутылку коньяка или рюмку с оным, и дрожь мгновенно унимается. Как это может быть? Моя гипотеза: предвкушение удовольствия вызывают такую бурю в мозговых нейронах, что сбои в их работе, которые, собственно, и вызывают дрожание, легко подавляются этой бурей.

— Браво, Софья Аркадьевна. Пишите статью в «Нейчур». Если вам трудно, давайте я вам ее перепечатаю, и даже пошлю по Интернету.

— Да ну его, «Нейчур», к черту. Я уже раз пять готовилась поразить научный мир блеском своих гипотез, но пока искала жалкие деньги на какие-то жалкие эксперименты, чтобы проверить их, какая-нибудь дрянь из Гарварда, Йейла, МИТа или откуда-нибудь еще уже успевала опубликовать нечто похожее. Впрочем, истинный гений в аплодисментах не нуждается. Давайте по второй: за напускную скромность, маскирующую подлинную гордыню.

Биологи рассмеялись и выпили.

— Софья Аркадьевна, а как вы себя чувствуете? — спросила Ирина Сергеевна.

— Как тебе сказать, детка. Как истинно русский человек, поделиться своими болячками я готова всегда. Мы же народ добрый и сердечный. Не то что западники, у которых на все случаи жизни заготовлена улыбка-полуфабрикат: все прекрасно. А если коротко — хуже некуда. Роскошный букет из астмы, сердечной недостаточности, двадцати килограммов лишнего веса, варикоз плюс всякая мелочь вроде песка в почках и ослабевшего мочевого пузыря. Если бы при нашей академической поликлинике была кунсткамера, а у нее был бы в достаточном количестве спирт, который бы не вылакивали грузчики еще на дальних подступах к ней, они бы заспиртовали меня как редкий образчик на редкость гармонично больного человека.

Впрочем, детки мои, я свои болячки вполне заслужила честным и искренним надругательством над своим здоровьем — всю жизнь жрала и пила без удержа, как хороший дровосек, но без топора и свежего воздуха. К тому же и в партию не вступала, хотя звали, очень даже приглашали. Знаете, они пьющих в душе очень уважали. Верхним нюхом своих в них чувствовали. Пьющий всяких там протестов подписывать не станет, у него другое на уме.

— А чем бы членство в КПСС помогло вам? — спросила Маша.

— Ты, Маш, выглядишь сегодня роскошно, поэтому тебе позволительно соображать медленно. Красивая женщина вообще не должна думать быстро. А лучше всего вообще не думать. Иначе она станет угловатой и похожей на компьютер Пентиум четыре с Интел инсайд. Мне бы за выпивку на рабочем месте раз-другой выговор влепили — они ведь большие доки были по части соблюдения приличий, знай, где пить, — глядишь, я бы и поостереглась немножко. А так плыла без руля и без ветрил, целиком отдавшись пагубным наклонностям и, конечно, лени. Русский человек ведь когда может свою древнюю лень преодолеть? Только тогда, когда нужно достать выпивку. Тут уж ничего его не остановит, ни Василиса Прекрасная, ни вороги-бусурмане, ни все время растущая цена за зелье. И бегом побежит, и такси на ходу остановит, и серого волка в случае надобности оседлает.

— Софья Аркадьвна, а вы очень дорожите своим букетом болезней? — спросила Ирина Сергеевна с улыбкой.

— Почему ты решила? Я, как ты знаешь, человек не скупой, и готова поделиться с каждым последней своей болячкой. А что, кому-нибудь нужен песок в почках? И почем он нынче? Может, действительно кто купит…

— Вы с такой гордостью о них говорите…

— Ну, должен же человек хоть чем-нибудь гордиться. Так-то, мои маленькие бедные биологини. Впрочем, еще я горжусь тем, что никто не может дать мне моего истинного биологического возраста. Мне, судя по паспорту и анкете в отделе кадров, шестьдесят пять, а меньше семидесяти пяти мне даже подхалим не даст. — Софья Аркадьевна весело расхохоталась.

— А как вы смотрите, если я ваш букет болезней немножко пощипаю? — спросила Ирина Сергеевна.

— В каком смысле?

— В прямом. Вот, например, вы говорите, что у вас была астма…

— Почему была? Она есть, к сожалению. — Софья Аркадьевна вздохнула, и вдруг брови ее полезли наверх, а глаза ее стали медленно увеличиваться и выкатываться от изумления из орбит. — Матка боска ченстоховска, как говорила моя польская бабушка, что это со мной? Я задышала, как легкоатлет… Что это? Раньше коньяк так на меня не действовал. Да и дозы более чем умеренные. — Она еще раз глубоко вздохнула. — Это что, сон на меня напал?